- Я думаю, вам следует заняться главарями. Ерохин, Трон, Донован Ретли. Можно ещё устранить Калитина - его все любят. Остальные сами разбегутся - вот увидите. Не надо лишней крови.
- К чему нам тебе верить? Может они перекупили тебя, - голос скрежетал, словно ключ в заржавевшем замке, пытался сбить его с толку. Но Влад знал все полицейские уловки. Он сам мог бы сидеть на месте этого кабинетного чинуши, да только ему никто этого не предлагал. Не доверяют, уроды.
- У них нет денег, - ответил Коринец, - вам это должно быть известно. - Ни одного лишнего рубля. Всё давным-давно потрачено на оружие, медикаменты и сухие пайки для восставших. Я мог бы помогать им даром, но не хочу бунта больше чем вы. Для вас это лишь сухая канцелярская работа, для меня сотни простых людей, их жизни и судьбы.
Последняя фраза понравилась Владу, даже стало легче на душе. Потом в Палате от таких высоких пафосных слов Горавски его будет тошнить.
- На какое число они назначили восстание? - голос старался выудить как можно больше информации за прежние деньги. Нет, так не пойдёт. В следующий раз нужно просить пересмотреть его гонорар.
- Рано об этом говорить. Неизвестно, будет ли пополнение с Семёновского завода, соберётся ли Учителищный полк Калитина, да и анархисты колеблются. Необходимо ещё время, чтобы я мог знать точную дату.
- Ты получишь его, - после некоторых раздумий отвесил голос. Мундир с холодными орлами выпрямился, заскрипел от радости стул, освобождаясь от тяжести. Влад понимал, что разговор окончен, но что-то его держало.
- Я хочу вас попросить... Мой список этих... придурков. Там... на самом деле есть случайные люди. Не надо с ними... слишком строго.
Колин... Каким путём он пришёл на баррикаду, Коринец не знал, а спросить не мог - что то его сковывало. Быть может, взрослый взгляд мальчика, его молчаливое безропотное выполнение любого задания. В нём он угадывал пугливость Натки, недоверчивость Лизы, мечтательность Ретли и свою трусость. Пытался завести разговор, но натыкался на безразличное мычание и кивки головой.
- Колин Маккиавели - шлюшка мужского пола? На вашей баррикаде только таким и место. Нормальные люди давно прячутся от ваших бесполезных воззваний.
- Это не мои воззвания, - твёрдо проговорил Влад, - И не моя революция. Если вам удобно смешивать меня с ними - мешайте, но я знаю, что эти люди настолько глупы, что не понимают, умрут они, а ничего не изменится. Сейчас не двадцатый век, когда власть лежала бесхозной как переполненный ночной горшок.
- Ты не вправе решать, что с ними будет, - ответили ему с нескрываемым презрением, - твоё дело - точные сведения о бунтовщиках. Каждому мы воздадим по его заслугам.
Он понимал, что все они погибнут. Может, ему за постоянные доносы сохранят жизнь, хотя маловероятно. Когда убивают, не смотрят в лицо, а там, на баррикаде, и подавно. Многих перебьют в день восстания, остальных потом "при попытке оказать сопротивление". Можно, конечно, не выходить в этот день из дома, затаиться в своей клети, да только тогда как на него будет смотреть Ерохин? "Не только предатель, но и трус", - скажет он. И неважно, что жить ему осталось всего ничего. Ведь слова, выпавшие из Ерохина перед смертью, останутся в памяти Влада навсегда. А лучше умереть, чем постоянно мириться с беснующимися, не находящими приюта справедливыми словами в голове.
Иногда Колин тоже думал о смерти. Но в последнее время всё реже: мыслям невыносимо было существовать в его помятой черепной коробке. Только отупляющая пустота и покорность ночевали там - бамм! "Я стеклянный слон. Разбитый стеклянный слон. Не приближайтесь - оцарапаете свои души". Окружающие люди возникали на миг, он не успевал оставить их в своём мире. Они исчезали, оставляя тяжёлую пыль, оседающую на прозрачных стенках его души. Наверное, жизнь состоит из нескольких не связанных друг с другом жизней. Оставьте слона на могиле, пусть кто-нибудь его подберёт, и всё завертится по новой.
Это твоя планета.
Когда и кто сказал ему эти слова? Сразу и не вспомнить, а времени, чтобы осознать и выдать верный ответ уже не осталось. Училка пошла собирать контрольные, умник, поздно теребить извилины. Времени думать больше нет. Лишние секунды не вырвать из путаной трассы жизни. "Маккиавели, ты не сдал за несколько месяцев в фонд школы и за ОМОН. Когда рассчитаешься? Отвечай, скотина! Ну... пожалуйста, иначе мне не выдадут зарплату". Он забрался в автобус, что лениво тащился по Кутузовскому, чтобы добраться до Голубиной площади. Когда-то это была площадь Ленина, но теперь и место, и памятник полюбили голуби, и в народе иначе её не называли. Ту-ту - поехали. Только не надо так резко тормозить. Бумм - наверное, без шишки не обойдётся. Долго ещё ехать на сопле, перевариваясь в её пустом брюхе. Правда, было очень рано, но, наверное, Гришка телепался уже на площади - ням-ням - приманивал голубей, шевелил толстыми губами. Впрочем, они ещё не были знакомы.
Глава четвёртая Осколки
Когда он снова пришёл в себя, рядом сидел невзрачный мужичонка в треснувших очках, кое-как скреплённых изолентой.
- Говорят, ты будешь жить, - проговорил он, ядовито целясь в его душу бесцветными глазами. - Поздравляю.
Он не чувствовал боли. Тяжёлая отмирающая душа камнем лежала в горле. Кашель не прогонял её, наоборот, душа увязала ещё глубже, будто бы рёбра превратились в липкую грязь.
- Ты можешь сказать своё имя? Откуда ты? Не волнуйся и постарайся припомнить. Здесь твои друзья. Мы постараемся отыскать твоих родных, близких. Кто-то у тебя да должен остаться.
Язык был тяжёл, он норовил выпасть на подушку и остаться там мокрым солёным комком. Сквозь пустоты, немые обозначения бывших зубов, потекли обрывки звуков. "И-и-иии". Потом языку стало мерзко в пустоте пространства и он, съёжившись, затаился во рту. "Неужели ничего не смогу больше? - бросилось ему в голову. Мысли задрожали, боязнь немоты оглушила его. Впрочем, неожиданному собеседнику были безразличны его душевные переживания.