- Здесь происходят странные вещи, - продолжал он, стараясь сохранить собственный иллюзорный покой, - ты пропадёшь, если не доверишься мне.
- А кому доверишься ты? - Лиза была в своём репертуаре, она бросила фразу, не глядя ни на Влада, ни на неизвестного, - Доброму доктору Горавски?
- Мне надо как-то тебя называть, - он сделал вид, что не расслышал слов Лизы, хотя они очень его тревожили. - Здесь никому не позволено... не иметь имени.
- Ие-е...- звуки выходили бесформенными и наполненными звенящей болью.
- Езус? - не понял склееный из разных кусочков библиотекарь, - Говори громче, не бойся.
- Какой-то еврей, - махнул рукой парень с листком бумаги, - наверняка в прошлой жизни перепродавал души.
Он действительно знал цену каждой душе. Но сейчас все расценки обнулились и каждая душа, скукожившись, замерла в ожидании. Наверное, и его тоже.
Угол возле мусоропровода он сдавал за сто рублей в час, но подумывал, что надо бы увеличить стоимость, потому что от желающих отбою не было. Ещё в девяностые, когда не все квартиры дома были заселены, он добыл кирпичи, выбил цемент, отгородил угол на лестничной площадке, поставил там железную дверь. Потом к нему несколько раз заявлялись представители сперва из ЖЭКа, потом из КТОСа с требованиями убрать, мол, мешает жильцам, затрудняет движение. На просьбу привести хоть одного недовольного жильца, представители мялись, голоса их съёживались, превращались в сплошной бубнёж. Он обещал убрать, и они облегчённо вздыхали. Сами были подневольные птицы: им сказали донести информацию, они донесли. Теперь можно разбредаться по своим клетушкам.
Одна из дверей верхнего этажа монотонно заскрипела. Он узнал этот звук, так потом он будет различать скрип каждой кровати в Палате. Баба Вова начала своё движение. В доме жило несколько инвалидов, да и молодёжи было влом прогуляться до супермаркета, который находился в нескольких кварталах. Сухонькая старушка с бесстрашным именем Ильича перепродавала продукты. Немощным бабкам, которых с каждым годом становилось всё больше и просто кому придётся. Влад подумывал сам заняться этим бизнесом - не все же дома баба Вова может обежать. Но так и не собрался: гастрономический бред не мог его увлечь в железные сетки корзин, часто оставляя на холодной пустой поверхности стола. А к нему вот-вот придут, не у бабы Вовы же покупать абсент. Надежда кормит мир, как-нибудь да протянем.
Только бы ушли прочь постоянные, выматывающие его кошмары. Лучше дайте лекарство, много жёлтых звенящих таблеток, и я упаду в тяжёлую беспамятную ночь без сновидений и воспоминаний.
- Как шкитуха, как стипуха, - Лёша впрыгнул в не успевшую ещё отвориться дверь, обрушив стопку книг в прихожей. Растрёпанный, весёлый, полный лёгкости и неизменно следующей за ней молодецкой дури.
- Намана шкитуха, намана стипуха, - в тон ему проговорил Влад, - как Сига? Обо мне... о наших походах не спрашивала?
- О тебе говорила, - улыбнулся Лёша, - Как раз утром.
- Обо... мне? - ком, солёный, непрожёванный, липкий, сорвался в горло, зазвенел рассыпавшимися буквами. - А что конкретно, не помнишь?
- Если бы можно было продавать кофейную гущу, он бы нажил на этом деле огромное состояние, - на одном дыхании отбарабанил этот идиот и рассмеялся. - Здорово ведь запомнил? Сига уверяла, что не смогу. А я!
Да, он был гений. Хотя бы потому, что принёс от неё хоть какие-то вести. И как любой гений он обязан рано умереть.
- Устроим квест? - подмигнул ему Лёша и легонько задел огромную стопку книг на краю стола. Солидно, избавляясь от туч пыли, полетели на пол тяжёлые фолианты. Так потом, уже в палате, будут лениво падать в пропасть уходящего дня мысли.
- Опять твой Дорис с жиру бесится, - пробубнил Коринец, мечтая, чтоб сегодня его и его книги оставили, наконец, в покое. - Пусть сам и бежит за выдуманной стрелой.
- Ориентиры: подвал заброшенной церкви, один из ящиков-гробов, так он сказал. Там в железной банке нас ждут дальнейшие указания.
- А Сига? - недоумённо пробубнил Влад, поняв, что сегодня его угол видимо денег не принесёт, - мы зайдём за ней?
- Да она здесь, - улыбнулся этот бесёнок, - послушно стоит и меряет узкое пространство за дверью. Ждёт своей участи.
Они шли по тяжёлой, свалявшейся мостовой, брошенной в лучи уходящего пьяного солнца. Сознание съёжилось, будто бы для него были уже приготовлены кавычки, удушающие все прямые значения. Кажется, он не туда ступил, не так посмотрел и не то подумал, хотя мыслям уже не находилось места в его иссохшей фигурке. Получил тычок, но вместо того чтобы ещё больше скукожиться, наоборот, выпрямился, бросив обессиленный взгляд в тёплую кучу прелых листьев. Заплутал в них и уже не мог никуда идти.
Арнольд снова ударил его. Ладонью по шее. Потом сильнее - в грудь. Запеленатый в тряпьё воздух вырвался сквозь иссохшие стропила его сознания. "Крыша поехала", - бросилось в голову, но ни улыбки, ни слёз не появилось на его лице. Ещё толчок - и он полетел в кучу мертвяных листьев, уже не удивляясь своему неустойчивому положению на этой планете.
Потом ещё куча рассыпанных матерных фраз от Арнольда. Лёгкий пинок в бок. Потом - сильнее, выворачивая лёгкие и сердце, наполняя внутренности пылью.
- Не тронь его, - это ветер прошелестел рябью в порванных облаках. Ведь никто не может вступиться за Колина, в городе усталых, теряющихся лиц каждый делает всё возможное, чтоб сохраниться сам, теряясь в сутолоке теней, поспешая домой, поиграть в симс, поставить чайник, успокоиться.
- Только попробуй кого-нибудь ещё тронуть. И вали отсюда. Куда подальше, чтоб я тебя не доставал.
- Ему нравится, когда его бьют. Скажи ему, Колин. Видите? Он не спорит. Скажи ему, Колин, похоже, попался один из тех уродов, которые любят лезть в чужие дела и навязывать не знакомым ему людям собственное дерьмовое мнение. Скажи ему, чтоб засунул его, знаешь куда.