Выбрать главу

   -Поболит и пройдёт,- пожала плечами Лиза, - потрясётся койка и снова на неё кто-нибудь ляжет. По-другому не бывает.

   - Но мы другие, - вздохнул Самукьянец, - я теперь и не знаю, как на домашней перине усну. Может, мы все попросим не разлучать нас? Натка, Влад, Ретли, ты - это уже много. Горавски должен выслушать и понять.

   Она не думала, что это разумный выход. Ей самой не очень-то хотелось оставаться навека с ними со всеми, как бы тепло порой тут не было. Сперва привязываешься к этим добрым безобидным придуркам, потом сам выживаешь из ума и становишься верным солдатом на службе у Горавски.

   - У каждого здесь есть возможность совершить свой побег, - неизвестный посмотрел на Гришку, из-под одеяла показалась сухая, цвета слоновой кости рука, которую Самукьянец осторожно пожал.

   - Для каждого из нас лучше, если мы больше не встретимся, - проговорила Калитина и тут же уставилась в трещину в полу, чтобы Гришка и неизвестный не смогли понять, что её глаза влажные и в них грустят, перекатываются и разбиваются на части два маленьких Гришки.

   И ещё запомнилась последняя встреча с братом, Лиза уже собиралась бежать на собрание, как услышала тупой стук. Так иногда бьётся испуганное сердце, сбиваясь о рёбра, безнадёжно бухая в уши, оставляя судорожное ощущение жизни.

   - Нормальнушки, - выдохнула она, узнав незваного гостя, - только тебя сегодня не хватало. Чего забыл?

   - В тебе ведь сидит моя сперма, - собравшись с силами, произнёс братушка, - вот она и притягивает меня к тебе.

   Он был жалок, с его редких седых волос стекала дождевая вода. Надо было его прогнать, пригрозить ментами, позвать соседей на худой конец, но Калитина вздохнула и пропустила его в комнатушку.

   - Меня Катька прогнала, - всхлипнул он,- заперлась с Сонькой на внутренний замок и сказала, что больше не допустит меня к дочери.

   - Давно пора,- бросила в ответ Лиза, - не понимаю, как с тобой можно было жить эти два года. И ребёнок, твой ребёнок...

   Перед её глазами показалась маленькая уродливая девочка, молчащая, недвижимая. Бейте её, колотите! Жизнь повисла в воздухе, треснула перегоревшей лампочкой рассвета, вцепилась в ускользающее время.

   - Консервы на полу, макароны в буфете,- других слов не нашлось, придумывать новые было некогда. Больше она в эту квартиру не вернулась.

   По дороге к остановке она задержалась на краю кладбища. Местные жители тайком по ночам хоронили здесь своих кошек, собак, попугайчиков, а сейчас накануне пасхи принесли сюда куличи, яйца, просто куски хлеба. Вдалеке красным пятном разгорелся дорогой вольво. Проститутки прятались под крестами, выжидали на земле, случалось, собирали крашеные яйца и подкармливались. Лиза их не осуждала. Ей самой хотелось забиться глубоко под землю, но Стас на неё надеялся. Начало восстания было назначено на сегодня.

   7.

   Когда закат охватывает вечерние окна, дома кажутся брошенными, в их опустевших скелетах прячемся мы, замирая до следующего утра, когда природная ржавость вновь пробьётся в суматошных, вечно опаздывающих нас.

   - Я выпил вина. Вполне благородно, - Ерохин стоял на пороге и предупреждал, что по-хорошему его надо бы выгнать вон, пусть подышит свежим воздухом.

   - Проходи, - буркнул я, - только давай договоримся, что ты будешь спать. А то у меня завтра экзамен.

   -Правда от меня пахнет немытым мужским телом?

   - Ты ещё тут своей штуковиной помаши, - я освободил койку, сам устроился на немытом полу. - Что тебе в своей огромной квартире не спится? Хочешь, подгоню кого-нибудь?

   - Мне не нужно никого. Пусть идут лесом. Мне нужна она, чтобы только сказать ей спасибо.

   - Так за что говорить спасибо, - недоумевал я, - если твоя Веснуша твёрдо сказала нет и послала тебя на три буквы?

   - Лучшее умение благодарить, - Стас печально поглядел на меня, как на слабоумного, - за отказ дать надежду, за безразличие другого к этой моей надежде. Ты ведь иногда говоришь спасибо, когда в автобусе тебе кто-нибудь наступит на ногу?

   - Это другое, - пожал плечами я, - там поболело и прошло, а у тебя всё серьёзно, парень. Я бы на твоём месте уже весь мир обвинил в такой несправедливости.

   - Самое страшное, когда человека уже не можешь ни в чём обвинить, - пробубнил Ерохин, - когда он вроде и не хорош, но и не плох, всё выполняет, что скажешь, придраться вроде не к чему.

   - Но ты же достоин кого получше, чем эта конопатая стерва, - мне было неприятно видеть Ерохина пьяным и слабым, я словно бы сам уменьшался в размерах, становился гаже, чем был, - а обвинить-то каждого можно. Приведи мне свою Веснушу, я её быстро на грешки разведу.

   - Почему в тебе...что-то дьявольское, не могу объяснить,- Стас посмотрел на меня, тусклые глаза его были чуть навыкате, в длинных волосах запутался кленовый лист, - тычешь всем под нос своё зло, раздражение, а за ними себя прячешь. Иногда гляжу на тебя и думаю, ты, не ты...

   - Попробуй тут добро разводить, так тебя первого же в нём и утопят, - отмахнулся я,- ты у нас хороший полицейский, вакансия уже забита.

   -Тремп - это же ты, - проговорил Ерохин сквозь наступающий сон, - все песни, вся душа коллектива в тебе. Пой свои песни, сочиняй новые, а не прячься за чужие, давно стёршиеся слова.

   - Я - это я, - мне оставалось только выдохнуть, а потом принести Стасу из кухни лишнее одеяло.

   - Как ты думаешь, - спросила Лиза, нервно ломая пальцы, - он ещё жив? Он должен быть жив, ведь даже такие ничтожества как мы, им почему-то нужны...

   Натка понимала, что он мёртв, но подруге сейчас и без её правды было плохо.