Всё это не главное и не имело бы значения. И тем более я бы не стал об этом писать, если бы Вильгельм со своими коллегами не начали эксперимент, в ходе которого выяснилось, что странный организм из законсервированного аэротенка вступает в глубокие симбиотические отношения со всеми организмами, которые в этот аэротенк помешаются: растения, животные, грибы, вообще со всеми. Всеобщий симбионт выстраивал трофические связи и другие взаимодействия в получившейся экосистеме так, что она становилась наиболее продуктивной и комфортной для существования того вида включённых в неё организмов, который имел наиболее развитую центральную нервную систему, а точнее мозг. Образованная симбионтом экосистема даже способствовала некоторому увеличению мозга этого «доминантного вида» организмов в объёме и массе, примерно на десять-пятнадцать процентов.
Эксперименты пришлось прервать на целый месяц по причине крайней нужды в рабочей силе на авральных работах, туда стянули всех, включая Вильгельма. Так выяснилось, что колония кремниевых организмов теряет способность перестраиваться под нового более мозговитого доминанта примерно через месяц после введения в экосистему последнего. Организмами-доминантами на тот момент были кролики, для которых осушили две из шести ёмкостей аэротенка. Через месяц в экосистему ввели карликовых свиней, но симбионт их проигнорировал, ввели новую партию кроликов, которые также избежали заражения. В тоже время представителей новых для экосистемы видов клевера и кузнечиков, кремниевый организм поразил стремительно.
Выявилась эта ограниченность по времени для введения нового доминанта «иннервации» экосистемы тогда, когда все силы паладинов пришлось кинуть на работы по перемещению и установке огромных генераторов в горячей пещере. Срочность и всеобщая вовлечённость в работы были обусловлены необходимостью всё сделать так, чтобы не привлекать внимание «Сынов Локки». У паладинов было девяносто дней после передачи дани «конкистадорам», за которые нужно было: добыть новую партию золота и незаметно произвести перемещение и по возможности установку генераторов в энергогенерирующую систему на горячей речке в новой пещере. Конечно, при перемещении всего этого сложного, громоздкого и тяжелого оборудования приходилось использовать множество робототехники и самим, облачившись в термозащитные скафандры с внешней подачей дыхательной смеси, перемещаться между пещерами. Короче, геморрой был ещё тот. А потому как ни старались, заразу в жилую пещеру всё-таки занесли.
Но это было полбеды, заметили это (что подхватили заразу) когда у людей начались проблемы с сознанием, они стали угадывать мысли друг друга. И вскоре какофония чужих мыслей наполнила голову каждого, постепенно люди смогли управлять этим и отстранять на второй план ненужную информацию. Курьёзов, связанных с этим была масса.
Дальше изучать этот кремневый организм пришлось уже на себе. И тут люди узнали о себе много нового. А через месяц все уже думали как единый организм. После началось невероятное. В вольере сидели две пары леопардов, теперь они гуляли по долине и никто даже не сомневался, что это безопасно, кошки, если так можно выразиться, теперь считали людей «богами», и сил бы у них теперь не хватило загрызть человека. Да и как можно загрызть то, что не дышит, или дышит всем телом. К тому же, «Это» меняет форму и не ранится. А если всё же у этого сверхчеловека ранение произошло, то у него включался режим регенерации и вообще организм начинал функционировать таким образом, чтобы пагубное влияние повреждающего фактора свести к минимуму. Под влиянием симбионта в себя пришла и Лиза, та девушка, которую Фридрих притащил на себе в Траумпфальц в бессознательном состоянии. Она телом поправилась давно, но вот разумом слегка тронулась и жила в палате, в которую её поместили сразу после прибытия. В её палату входили только женщины, при виде мужчин она обычно орала или теряла сознание. Теперь она выходила и даже разговаривала с окружающими, но почему-то её мысли и память были почти недоступны остальным и фрагментарны. Зато от неё всегда веяло каким-то теплом и добротой. Все сразу очень полюбили Лизу. И когда кто-то интересовался её прошлым, она всегда ему открывалась, и было видно, что она всегда была, как бы сказать, слегка блаженная. А на вопрос: «Почему её память недоступна без её на то одобрения?» – лишь пожимала плечами. Видимо, у неё была какая-то патология.