Итак, наступил вечер 19 августа 1968 года.
Удивительный это был вечер.
Всю свою жизнь много лет подряд Якуб вставал в четыре часа утра. В половине пятого подходит к перекрестку автобус, в половине шестого он уже приезжает в город, без десяти минут шесть подходит к проходной. Уйдя на пенсию, Якуб встает на рассвете зимой и летом. Зимой, конечно, спит чуть подольше, а летом вскакивает уже в третьем часу. То выйдет на улицу, а то пройдет вверх по речке. Утро — это начало дня, а если говорить о вечере, то он бывает не только тихим, но и преждевременным, скучным и утомительным. Утро приходит всегда ко времени и приносит спокойствие. Оно излучает силу благоразумия.
Своей привычке Якуб не изменил и сегодня. Встав, он медленно, лениво одевается, бесцеремонно отталкивает своего пса Лесана, у которого к старости осталась лишь одна смешная собачья привычка — беспричинно всему радоваться. Якуб выходит из дому, хлопает калиткой и направляется вверх по речке. А такса уже несется впереди него метрах в десяти и, обнюхивая землю, выбирает самые протоптанные места, минует торчащие камни, корни и старый валежник. Брюхо Лесана почти волочится по земле.
Таких тихих рассветов, без шума автобуса, у Якуба было бесчисленное множество, фактически все теперь было позади, но Якуб все помнил. Их трудно перечислить и назвать конкретно, но он их знает, как курица своих цыплят: иногда в памяти возникает проказливый озорник, а то болтливый мужичок, а потом вдруг вспомнится целая стая гусей со страшными клювами, заметившая в небе ястреба.
Именно по таким деталям Якуб помнит все свои рассветы, хотя и сам себе в этом не отдает отчета. Когда захочется, он вспоминает со всеми подробностями.
Помнится, однажды привез он домой радиоприемник. До полуночи возились, устанавливая во дворе антенну, а чуть свет повернули ручку, и вся кухня наполнилась тихой оркестровой музыкой. Казалось, даже кастрюли на полках прислушиваются к впервые раздавшимся здесь звукам.
Помнит Якуб, как пропал ежик, которого он принес шестилетнему Вацлаву и который прибегал к сыну чуть свет. Потом ежик исчез, и через много недель его нашли мертвым в углу сарая в стиральном баке, куда он упал и оттуда не смог выбраться. Вацлав тогда кричал, что пробил роковой час, и никто не знает, где он услышал это выражение.
Приходит на память и еще один рассвет — построение на плацу в Бухенвальде, когда с первыми лучами солнца низко над их головами пролетел чудесный аист.
Помнится… помнится… помнится… Так можно было бы вспоминать без конца.
Якуб быстро повернул обратно. Утро стояло тихое в задумчивое. Но у него росло предчувствие, что сегодня будет пахнуть жареным.
В кладовке он с огорчением увидел завернутую в крапиву форель, про которую вчера совсем забыл.
БЛАГОСЛОВЕННОЕ ОЗАРЕНИЕ
Самыми мучительными минутами для Алоиса в этой и без того несладкой жизни бывают ранние пробуждения после состоявшейся накануне сильной попойки.
Алоис принимается лихорадочно вспоминать, какой чепухи он по пьянке наболтал, что натворил, кого оскорбил. Его бросает от этого в пот, и ему становится противно жить на свете. Алоис обретал уверенность лишь в состоянии опьянения. Он знает, что на следующий день будет ползать на коленях перед воображаемым ангелом — судьей и презирать самого себя. Знает, что за минуту хмельного счастья приходится дорого расплачиваться, но сил покончить со злом не находит. И только возраст да привычка притупляют это противоборство, делая жизнь более или менее сносной, ибо возраст и привычка приучают оправдывать и жалеть прежде всего самого себя.
Так было у Алоиса всегда. Но что это? Алоис, очнувшись от сна, увидел, что он спал на тахте в гостиной у Ярослава. Однако на этот раз после обычных угрызений совести и покаянных мыслей он испытал на душе облегчение. По мере того как воспоминания о вчерашнем дне обретали ясность, он все больше успокаивался. Алоис не находил в своем поведении ничего такого, что заставило бы его кланяться и молить прощения, наоборот, в нем нарастало блаженное и приятное, пусть еще и незнакомое чувство: стремление завершить удачно начатое дело.
В предрассветных сумерках он оглядывает комнату и, убедившись, что в ней никого нет, закуривает сигарету. В голову приходят новые мысли. Вчера по телефону он обещал обойти некоторых людей, на которых можно положиться. Уверял, что такие люди найдутся. Какой ужас! Сейчас это обещание, данное им с такой легкостью пану Беранеку, показалось не таким уж простым. Но спасительная мысль о том, что у него есть влиятельный союзник (может быть, даже шеф) и что действует он не ради себя, а как составная часть чего-то общего (чего именно, не имеет значения!), принесла ему успокоение. Алоис даже заулыбался. Сквозь сигаретный дым на потолке ему видятся лица бржезанских жителей.