И вдруг Настя говорит:
— Эх, братишки, а в подполье-то я и забыла заглянуть. Всю кухню обшарила, а подполье-то и забыла. Вот ведь бывает так: ищешь платок, а он у тебя на голове.
Генерал, выпрямившись и посерьезнев:
— Подполье... Безусловно...
Мы возвращаемся в кухню и открываем люк. Уварыч спускается во мрак подземелья.
— Эй, хозяин! — кричит он из мрака. — А бочки-то с чем? Тут чтой-то вкусно пахнет...
Генерал отвечает ему, не двигаясь с места, почти командуя:
— Одна с лиссабонским, другая с ладанным! Можете отведать — там есть крантики...
— Крантики, — повторяет Уварыч и зажигает спичку. Генерал отшатывается в сторону. Генерал молчит.
— Ба, да тут «максимка»! — кричит Уварыч. — Ефим, арестуй хозяина!
И вот мы видим: Уварыч тащит из подполья пулемет.
Потом он спускается вниз и подает нам оттуда одну за другой пулеметные ленты.
Я выхватываю из кобуры наган и держу его перед генералом. Настя возбуждена. Чахоточное лицо ее пылает. Она, согнувшись, держит пулемет, как собаку, как будто боясь, чтобы он не удрал от нее. Уварыч вылезает из подполья и начинает наматывать на себя пулеметные ленты.
Настя:
— Вот тебе, товарищ Уваров, и золотые руки. Что же теперь ты молчишь? Тоже наш брат делал этот пулемет. А из чего он сделан? Ты думаешь, из стали?
— Из стали, — жестко отвечает Уварыч.
— Как бы не так. Он сделан из пудры, из янтаря, из золота, из шелка, — вот из чего он сделан, твой пулемет.
— Ты, Настя, может, и умная, а говоришь замысловато, — и, обращаясь к генералу: — Ну, гражданчик, одевайся!
Я вижу, что Уварыч взвинчен. Он что-то хочет сказать еще, но сдерживается. Он плотно сжал губы. И вдруг глаза его из-под чуба остервенело кидаются на генерала:
— Гидра контрреволюции, — отчеканивает он, почти не открывая рта.
Генерал, сразу как-то отвердевший (я только тут заметил, что у него седые клоки в волосах), смотрит на нас леденящим взглядом и обращается к матери:
— Всё знаю. Всё предвижу. Прощайте, мамочка. Прощай, Гельда. Ну, давай, давай лапу. Мамочка, если Гельда подохнет, поставьте на ее могиле памятничек. Живите, мамочка, счастливо...
Старуха валится в кресло, старуха откидывает голову назад.
— Бедный мой мальчик! Бедный мальчик! — и, переменив тон: — Одного сына убили, другой в Париже, третьего вы отнимаете у меня...
Борзая кидается к старухе и встает перед ней, поджав под себя задние ноги. Ее жалобный вой сливается со старушечьим стоном...
IV
В чужих комнатах нам открываются семейные неурядицы, тайны, обычаи. Жизнь обнажается перед нами. Человек как-то весь открывается нам, незамаскированный и жалкий или замаскированный так, что маска эта только помогает, а не мешает нам увидеть его внутренний мирок.
Вот и сейчас.
Мы еще не освободились от впечатления последнего посещения.
У нас в глазах еще темнеет мореный дуб, мраморно-белая борзая и серая сталь пулемета. Но жизнь перелистывает еще одну страницу. Но Уварыч, сдавший генерала в штаб, снова повеселел. Но Настя уже осматривает незнакомую комнату деловито, по-привычному, как будто у себя дома.
Платон Платонович Однако — адвокат. Но он подчеркивает:
— Я — безработный адвокат.
Платон Платонович сует руки в карманы пиджака, оставляя большие пальцы снаружи, он закидывает голову назад, — остренькая его бородка обращена к нам. Большие пальцы — поверх карманов — движутся. И в пальцах этих, как и во всей его фигуре, есть что-то вопросительное. Словно эти гуляющие пальцы хотят сказать: «А? Как? Что?» И словно они — в случае чего — возьмут да и спрячутся в карманы.
— То есть, вы хотите произвести реквизицию?
— Мы ничего не хотим. Мы пришли отбирать вещи... Все, кроме...
— Ах, так! Все, кроме моего имущества? Но какие же вещи?
— Именно имущество.
Пальцы адвоката воровато прячутся в карманы.
— Но разрешите спросить: как же это будет оформлено юридически?
Уварыч:
— Это будет фактически.
Адвокат:
— Да, но фактам предшествует санкция определенных общественно-этических норм...
Уварыч:
— Ух, куда загнул!
Настя:
— Культура...
Пальцы адвоката выскакивают из карманов и подрагивают храбро, как петушиные гребешки.
Адвокат, Уварычу:
— Вы выражаетесь нетактично. Я не загибал.
Пальцы адвоката застыли победоносно. Я смотрю на их ногти: они блестят розоватым атласом — вот какие у него ногти. Адвокат сразил Уварыча, и тот не знает, чем ему ответить. Но, пристально посмотрев на Платона Платоновича, Уварыч говорит: