Армия и полиция не вмешивались, и от этого поселенцы становились с каждым разом ещё более жестокими и наглыми. Армия и полиция вмешивались лишь в том случае, если издевательства над арабами перерастали в линч. Такое тоже случалось нередко. В этом случае солдаты и полицейские спасали несчастных от линча, но ни разу не задержали тех, кто участвовал в издевательствах и линчевании. Аргументы у полицейских были просты и убедительны.
– Как мы можем наказывать детей, если им ещё не исполнилось двенадцати лет? Ведь это же не гуманно.
Израильские законы запрещают привлекать к ответственности детей младше двенадцати лет, и поселенцы, зная об этом, науськивали на арабов своих детей, которые были младше этого возраста. Когда жертвы оказывали сопротивление, на помощь своим бесчинствующим чадам тут же выскакивали их матери, которые тоже начинали оплёвывать, пинать и кидать камни в своих жертв. Когда полицейские и солдаты пытались оттеснить женщин, то к последним на помощь выскакивали другие женщины с грудными детьми на руках. Своими младенцами они защищались от солдат как щитами. Я помнил всё это ещё со времён своей срочной службы в этом городе, когда был солдатом. Служба здесь была постоянной головной болью. Еврейская и арабская части города ассоциировались у меня тогда с запертыми в тесном помещении и притиснутыми друг к другу двумя до смерти ненавидящими друг друга людьми. С тех пор почти ничего не изменилось. Лишь центр города обезлюдел и стал похож на гетто. Я слушал Моше и думал о своём, а он между тем продолжал своё повествование.
– С Божьей помощью здесь когда-нибудь всё станет нашим! – он торжественно обвёл глазами унылые стены одноэтажных строений.
Я же, в отличие от Моше, испытывал гнетущее чувство и не понимал, как можно восторгаться смертью некогда оживлённого квартала, и почему-то снова вспомнил Помпеи. То же ощущение мёртвого города, но только ещё более усиленное чертами средневекового гетто.
– Ну, как тебе город? – торжествующе спросил Моше, глядя на меня из-под сверкающих стёкол своих очков, закончив экскурсию и свой панегирик. Наверное, он думал, что я разделю его восторги.
– Помпеи, – не удержался я и произнёс вслух то, что думал.
– Помпеи? – удивился Моше. – Какие Помпеи? Почему Помпеи?
– Да так, – ответил я. – Вот только что вернулся из Италии, всё под впечатлением…
Мой ответ явно ему не понравился. Он недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не сказал. Расстались мы довольно холодно. В мои функции входила охрана граничащего с арабской частью города еврейского квартала. И тут я с удивлением для себя обнаружил настоящий оазис среди ненависти, окружавшей меня со всех сторон. Это был огромный, величественный дом, больше похожий на дворец. Крышу дома солдаты использовали как наблюдательный пункт, с которого близлежащие еврейские и арабские кварталы были видны как на ладони. Дом находился прямо на границе между еврейской и арабской частью города. Благодаря наблюдательному посту, расположенному на крыше дома, его хозяева чувствовали себя в относительной безопасности, поскольку поселенцы не решались трогать живущую здесь семью. Принадлежал дом пожилому арабу с благообразной внешностью по имени Халиль. Дом был не просто старый. Это был настоящий исторический памятник. Сколько лет было дому – я не знаю. Одни утверждали, что пятьсот лет, другие, что восемьсот. Огромный, просторный, построен он был из особого камня, очень дорогого, который добывался в каменоломнях возле Иерусалима. Прочный, как скала, он сверкал на солнце, как драгоценный камень. Работа с таким камнем требовала особого искусства. Архитектура дома не поражала роскошью. При всех своих огромных размерах дом идеально вписывался в окружающий ландшафт. От него веяло скромным величием, благородством форм в сочетании с неброскостью. Внутри этот дом поражал воображение любого, кто сюда заходил, ещё больше.
А сам Халиль оказался удивительным человеком. Его страстью были книги и стекло. У этого человека было удивительное чувство прекрасного, которое он умел не только видеть, но и создавать. В нём была искра Божья, и проявлялась она прежде всего в том, что он умел создавать удивительные орнаменты из цветного стекла. Творениями его рук было украшено в доме всё – окна, двери комнат и даже потолок. В этих орнаментах Халиль выражал свой удивительный мир и, путешествуя по его дому, я чувствовал себя как в волшебном калейдоскопе.