— А вы не составите нам компанию? — спросила Сара.
— Я не хочу пить, — ответил он. Не хотел признаваться, что чашек всего две, хотя, казалось бы, чего тут стыдиться?
Блумберг достал пачку сигарет из кармана блузы и предложил было Майклу, но Сара первая потянулась, и Блумберг вручил пачку ей.
— Надолго вы еще здесь задержитесь?
— Сам не знаю. Не раньше, чем закончу работу, я думаю.
Опять последовала неловкая пауза — затянись она чуть дольше, все трое могли бы уже вообще ни о чем не говорить и благопристойно помалкивать, но внезапно тишину прорезал далекий автомобильный выхлоп, резкий, похожий на выстрел. Этот звук эхом раскатился по пустыне и подстегнул беседу.
— А вы сюда надолго? — поинтересовался Блумберг. — Вы, кажется, упомянули про «странные обстоятельства».
Майкл Корк посмотрел на жену.
— Мы приехали в Иерусалим шесть с половиной недель назад, потому что в моего двоюродного брата стреляли, — сказала Сара. — Он полицейский. Бобби Кирш. Мои дядя и тетя должны были приехать, но им, боюсь, это уже не под силу.
Блумберг даже бровью не повел, хотя от этих слов его будто током ударило. Уставился в пол и принялся зачем-то разглаживать складочки на зеленой подстилке.
— Насмерть?
— Нет, слава Богу. Ранили в руку. Но пуля не самое страшное. Он был на мотоцикле и попал в аварию.
Блумберг посмотрел на Сару. Она не отвела глаз. Ему показалось, он заметил в ее взгляде нечто помимо восхищения его талантом, о чем она еще раньше дала понять, но не был до конца уверен.
— Его покалечило, — договорила она.
— Бобби сам нас услал подальше, — включился ее муж, видимо опасаясь, что Блумберг подумает, будто они бросили больного на произвол судьбы. — То есть, хочу сказать, на самом деле Сара каждый день ходила в больницу. Она заботливая. Но он нас услал, говорит, Сара заслужила отпуск и ему опостылели наши печальные лица. К тому же он идет на поправку, хотя еще пару недель придется посидеть в инвалидном кресле.
Образ Кирша для Блумберга никак не вязался с инвалидным креслом. В голове не укладывалось. Не такой участи желал он для любовника своей жены — даже и представить не мог ничего подобного, когда покидал Иерусалим.
— У вашего брата, наверно, много посетителей?
Блумберг знал, что вопрос его звучит странно, и не удивился, увидев, что Корки недоуменно переглянулись.
— Ну, — начала Сара медленно, — сэр Джеральд Росс его навещает, он очень внимательный. Приезжает в больницу по три-четыре раза в неделю, а сестры говорят, что в начале, когда Бобби только привезли, бывал и вовсе каждый день.
— А, сэр Джеральд. На него можно положиться.
— Вот как, так вы с ним знакомы?
— Знаком? Я здесь именно из-за него. И все вещи, которые вы видите вокруг, в том числе и эта славная палатка, — всем этим я обязан сэру Джеральду. Он, извините за выражение, мой меценат.
— Так вы должны знать Сариного двоюродного брата! — с жаром продолжал Майкл, словно не заметив иронии Блумберга. — Бобби худой, как щепка, и волосы светлые, но в остальном очень похож на мою жену.
— Неправда, — поправила его Сара. — Бобби куда красивее меня.
Майкл Корк опять смутился, но тотчас парировал:
— Не говори ерунды, Сара.
Блумберг невольно им восхищался. Мистер Корк явно пытался бороться с двумя сильными противниками — застенчивостью и английской сдержанностью — во имя любви.
— Да, — ответил Блумберг, обращаясь к Саре. — Я знаком с вашим родственником. Он расследовал убийство, в котором я сыграл странную роль. Поплясал в обнимку с трупом.
— Боже мой, так это были вы! Как удивительно. Но Бобби не упоминал вашего имени. Кажется, он просто сказал: «местная британская пара». Он сильно изменился. Не знаю, насколько хорошо вы знакомы, но в последнее время он почти все время молчит. Ужасно переживает, конечно. Если бы вы видели его ногу, вы бы поняли почему: она вдвое тоньше прежнего, как будто срезали половину.
— Соболезную.
Воздух в палатке словно застыл. Майкл Корк снял пиджак: пятна пота на его рубашке в точности повторяли разводы на пиджаке. Сара, наряд которой — длинная просторная хлопчатая юбка и тонкая кремовая блуза — казался более подходящим для здешних мест, отерла пот со лба и закатала рукава.
— Уже известно, кто стрелял в Роберта Кирша? — продолжал Блумберг.
— Никто ничего не знает, — ответил Майкл Корк, — но город сейчас как пороховая бочка. Все так говорят. Слухи ходят разные. Мы встретили в гостиничном баре парня, он когда-то работал с Бобби, и он говорит, что в Иерусалиме ни с того ни с сего появилось много оружия. Никто не знает, откуда оно берется и у кого конкретно имеется, но оно есть. И вы, наверно, слышали про бунт.
— Какой бунт?
— Три недели назад, возле Стены Плача. Так вы не слышали про это?
— К счастью, нет.
— Началось все, вы не поверите, из-за футбольного мяча, по ошибке залетевшего не туда в деревне под Иерусалимом. Еврейский мальчик закинул его на грядку с помидорами во дворе арабской семьи. Девочка схватила мяч и спрятала в куче белья, отложенного для стирки. Когда мальчик пришел за мячом, та подняла крик. И тут выходит с кочергой отец, а может брат, и проламывает мальчику череп. Конечно, в этих местах, сами знаете, око за око, так что через пару часов арабского парнишку на улице бьют по голове чем-то тяжелым Новость быстро разносится по городу, и к вечеру все идут выяснять отношения к Стене Плача. Хорошо, что Бобби был уже в госпитале, потому что районный комиссар послал десять человек в стальных шлемах разнимать толпу в четыре сотни обезумевших евреев и арабов, и только одному полицейскому удалось выйти оттуда целым и невредимым.
Сара Корк послала мужу выразительный взгляд.
— Извиняюсь, — сказал он, — наговорил всяких глупостей. Я и родился первого апреля, в День дурака. Не знаю, как Сара меня терпит. Конечно, плохо, что Бобби там не было.
— Послушайте, — сказал Блумберг, — мне надо работать. Но может, вы составите мне компанию вечером, поужинаем? Или вам пора двигаться дальше?
— Пока нет, — ответила Сара. — Три дня здесь, потом одна ночь в Аль-Акабе, потом Санта-Катерина, а конечный пункт — Каир. Но почему бы вам не навестить нас сегодня? При нашей группе есть повар, он восхитительно готовит, и провизии у нас полно.
— Спасибо, но нет, — ответил Блумберг.
Сара загасила окурок о подошву ботинка, сразу же потянулась за пачкой «Плеерс» и закурила следующую.
— Как странно, — добавила она, — что я сижу рядом со своим самым любимым художником.
Ее муж с улыбкой заметил:
— Ой, Сара, ты говоришь совсем как американка.
— Моя жена американка, — сказал Блумберг.
Майкл Корк опять зарделся как маков цвет.
— Может, вы виделись с ней в Иерусалиме. Ее зовут Джойс. И она знает вашего двоюродного брата лучше, чем я. Они даже сдружились во время расследования.
Супруги Корк переглянулись, но ничего не сказали.
— Боюсь, что нет, — ответила Сара, и опять у Блумберга мелькнуло подозрение, может и совершенно напрасное, что ей известно куда больше, чем кажется.
Закончена ли картина? Он уже давно решил было: все — хватит, но по утрам картина словно смеялась над творцом, возомнившим, что можно остановиться. Так когда же конец? Он работал без какого-либо плана, не разбивая на этапы. Когда будет готово, он это почует, почувствует кончиками пальцев, и, как всегда почему-то, последние мазки кисти приходятся на верхний правый угол, иногда спустя несколько часов или дней после первых «завершающих» мазков. Он изобразил скалы, если это скалы, а не тупики, куда зашла его собственная мысль, в розовых и голубых тонах, но теперь понял, что справа вверху нужно добавить коричневого. Иначе получится скучно. Но коричневый в том месте, куда он хотел его добавить, может привести к полному пересмотру композиции, придется начинать заново. От того, что Росс просил, ничего не осталось: ни конических колонн, ни храма Изиды, ни алтаря, ни двора с бассейном, — была только дорога к жертвеннику и местность, его окружающая.