— Если друг Эндрю будет продолжать в том же духе, я потеряю пятерку.
Джойс обернулась.
— Фрэнсис Аттил. Старый приятель Джонни. Из яффского участка. — Он протянул руку.
— Джойс Блумберг.
Они смотрели друг на друга.
Аттил рассмеялся:
— Значит, вы меня не помните? Не удивительно. Тогда вы были под хмельком.
Джойс уставилась на румяное, улыбающееся лицо Аттила. Сердце у нее ёкнуло.
— Ах, да, — сказала она. — Рамле. Вы меня отпустили, спасибо.
— Знай я, что вы связаны с Джонни Липманом, я бы вас сразу арестовал.
Аттил расхохотался. Но Джойс успела пробормотать:
— Ничего подобного. Никак я с ним не связана.
Но сама понимала, что играет из рук вон плохо.
В километре от них лошади одна за другой беззвучно взмывали — коричневые и серые силуэты появлялись на миг на фоне синего неба — и опускались в воду, поднимая тучи брызг.
Издалека Джойс видела, как Липман оторвался от кучки людей и побежал к тем, что полукругом обступили финиш.
— Подойдем поближе? — предложил Аттил.
Джойс брела позади него по желтой пожухшей траве. Аттил без остановки болтал — о том, что хочет поехать в Америку, у него двоюродный брат в Чикаго, а из какого города миссис Блумберг? Ах да, из Нью-Йорка. Что-то не так, Джойс это нутром чувствовала. Что-то в том, как тараторил этот разбитной молодой человек, было не так.
Джойс коснулась его руки:
— Я отлучусь на минуточку.
Она направилась к палатке, служившей женской уборной. Взяла одну из баклаг, стоящих на земле, и, полив на руку, ополоснула лицо. В маленьком зеркальце, прикрепленном резинкой к вентиляционной трубе, увидела свое отражение. Неприятно удивили темные круги под глазами. Она слышала, как в соседнюю палатку вошли двое мужчин.
— Говорят, он потерял ногу.
— Неужели? Бедняга Кирш. Вот не повезло. Мне он нравится. Он ведь не такой, как эти… ну, сам знаешь.
— Не такой, как они? Будь у него хоть малейший шанс.
— Всяко, конечно, бывает. Но знаешь, такого и врагу не пожелаешь.
У Джойс часто забилось сердце, к голове прихлынула кровь. Она выбежала из палатки и кинулась назад, к финишу. Лошади неслись по прямой галопом. Толпа дико вопила.
Джойс схватила Липмана за руку, развернула к себе:
— Роберт Кирш. Что с ним?
— Что такое?
Липман все оглядывался. Лидирующие лошади шли ноздря к ноздре. Было слышно, как свищет хлыст по крупу.
Джойс впилась ногтями ему в руку.
— Роберт Кирш. Вы его знаете, ведь так? Должны знать. Где он?
— Гадство! — Липман смотрел на нее как на буйнопомешанную. — Давай, Эндрю! — крикнул он прямо Джойс в лицо, затем вырвал руку и отвернулся — как раз в этот момент Божья Коровка, вырвавшись вперед на полголовы, пересекла финишную линию.
— Он в больнице в Иерусалиме. Уже несколько недель там. — Это произнес Аттил — он стоял поблизости. — Его ранили в прошлом месяце в Абу-Торе.
Джойс старалась сохранять самообладание, хотя ей хотелось кричать.
— Как называется больница? Где она находится?
— Будь оно проклято, — сказал Липман, не обращаясь ни к кому конкретно. — Держи свои деньги.
Он полез было в карман, но Аттил запротестовал:
— Не надо.
— Нет, надо.
У Джойс кружилась голова.
— Отвезите меня туда, — сказала она. «Если вам от меня что-то нужно, я готова с вами сотрудничать, только отвезите меня к Роберту», — хотела она добавить, но сдержалась.
— Что за черт? — Аттил отпустил Липмана, и тот опять потянулся за кошельком — отдать проспоренную пятерку.
— Хорошо, — сказал Аттил, словно услышал тайные мысли Джойс. — Я отвезу вас в больницу.
Они ехали на «форде» Аттила. Липман отпустил ее без возражений, он даже рад был от нее избавиться. Она сидела, закрыв глаза, откинувшись на кожаную спинку сиденья.
Время от времени Аттил поглядывал на нее. Притворяется ли, что спит, чтобы с ним не разговаривать? Возможно. В любом случае, пусть ее. В том, как она реагировала на новости о Роберте Кирше, не было ни капли фальши.
Джойс проснулась, когда они свернули к Иерусалиму и дорога пошла в гору.
— У вас есть сигарета? — спросила она.
Аттил полез в карман гимнастерки, вытащил турецкую пачку с гаремной девушкой на картинке, сам закурил, затем передал Джойс пачку вместе со спичками.
— Знаете, до войны я ни разу не видел, чтобы женщина курила, — а теперь все дымят.
Джойс сделала глубокую затяжку. Она была не в силах поддерживать разговор. Все, что ей было нужно, — поскорее попасть к Роберту.
Дорога зигзагами шла в гору, двигатель громко фырчал, пока Аттил выруливал на поворотах, а вокруг — выжженное пространство: валуны, колючки, голая земля, лишь изредка вдали виднелась роща кипарисов и домишки, словно выросшие из скал. Небо, ярко-голубое над Рамле, в предместьях Иерусалима было пергаментно-белым. На такой высоте дневное пекло было бы еще терпимым, если бы не хамсин, который только называется ветром, а на самом деле — волны жаркого воздуха и клубы желтой пыли.
Аттил вытер пот со лба.
— Вы давно знакомы с Робертом Киршем?
Он задал этот вопрос как бы между прочим, но оба знали, что он спрашивает не из чистого любопытства и что это только первый из множества вопросов, которых не избежать.
— Мы познакомились в начале лета, вскоре после того как приехали, — ответила Джойс.
Она сделала глубокую затяжку. Такое чувство, что «начало лета» было вечность назад. Вот Марк едет на велосипеде, осторожно придерживая еще сырые холсты, она в смятении, но виду не подает, и вдруг — не успела она оценить бесконечную прелесть нового жилища, хотя, конечно, учитывая ее душевное состояние, красота эта служила слабым утешением — человек с ножом в сердце вваливается к ним в сад. Потом был Роберт Кирш. Но она не могла всего этого объяснить Аттилу, да и зачем?
— А майор Липман — ваш новый знакомый?
— Верно.
— У вас много друзей в армии и полиции.
— Как и у вас, — парировала Джойс.
Аттил улыбнулся.
Джойс смотрела прямо перед собой на голые склоны — ни дать ни взять скелеты гор, с которых содрали всю зелень. Молочные реки с кисельными берегами? Надо же придумать такое? Фрумкин! Питер Фрумкин знал про Роберта и ничего ей не сказал. «Неудивительно», — бросил он, когда она пожаловалась, что Роберта не видно, не слышно. Будь в комнате тогда посветлее, она бы догадалась по его лицу. Фрумкин знал, что Роберт ранен, весь Иерусалим об этом знал, только она пребывала в неведении, потому что отсиживалась в Яффе либо развозила винтовки для Фрумкина. Надо же быть такой идиоткой! А Роберт остался без ноги, бедный одинокий мальчик, который и мухи не обидит. Но кто в него стрелял? Она почувствовала, как внутри поднялась волна и вот-вот снесет хлипкую дамбу.
— Остановите! Остановите, пожалуйста, — взмолилась Джойс.
— Здесь нельзя останавливаться, слишком опасно. Мы на повороте.
Лицо Джойс стало белым, как ее платье.
— Тогда помедленнее.
Аттил сбавил скорость. Джойс высунулась из окна: каменный мир поплыл у нее перед глазами, ее вырвало.
Через полкилометра начался участок ровной прямой дороги, и Аттил остановил машину. Он перегнулся через сиденье, взял с пола вещевой мешок, достал из него флягу с водой:
— Держите.
Белое платье Джойс было заляпано рвотой. Она поднесла флягу к губам.
— Много сразу не надо, — предупредил Аттил. — Понемножку. Возможно, у вас легкое обезвоживание. Здесь нужно все время пить.
— Спасибо.
— На таком серпантине кого хочешь укачает.
— Мне уже лучше.
Аттил опять пошарил под задним сиденьем и достал сухую тряпку. Джойс взяла ее, свернула, запрятав внутрь масляное пятно, смочила водой из фляжки и принялась оттирать платье, но мелкие коричневые пятна оттереть не удалось.
— Мне уже лучше, — повторила она.