Блумберг встал и принялся подбирать разбросанные вещи Джойс, складывая их горкой на стуле. Нужно было привести в порядок мысли и решить, как быть дальше. Но это проще сказать, чем сделать. Он провел в Петре всего несколько недель, но успел отвыкнуть от дома, и это усугубляло общее состояние растерянности. Он бродил по комнате, точно это хлипкая декорация, ткни стену — и все развалится. И если в первые дни по приезде из Англии бьющий в окна иерусалимский свет был для него чересчур резок, то теперь он находил его по-весеннему мягким по сравнению со слепящим блеском пустыни. В затененных углах комнаты, между сундуками и кроватью, он пробирался ощупью, точно слепой. Лицо у него горело, в висках пульсировала боль. У него подкашивались ноги, он чуть не упал, встал на четвереньки. Пол кружился перед глазами, превращаясь в зыбучий песок, утягивающий, вязкий. Кое-как дополз до угла, где стояли его картины. Развернул одну к себе лицом. Небольшая работа, законченная всего три месяца назад, приличная, не более того. Пейзаж был передан точно, но полета не чувствовалось.
Он собирался было сходить в сад за последней картиной, как вдруг услышал шаги на дорожке. Дверь распахнулась. Блумберг ожидал увидеть Джойс, но в комнату вошел высокий широкоплечий мужчина с копной светлых волос.
— Кто вы такой?
Вопрос этот задал вовсе не Блумберг, а Фрумкин.
— То же самое я мог бы у вас спросить.
Фрумкин посмотрел на взъерошенного Блумберга, на его опаленное солнцем лицо.
— Бог ты мой. Вы, наверное, муж. Только что вернулись?
— Если я муж, то вы, должно быть?..
— Нет-нет. Ничего такого. Я Питер Фрумкин из кинокорпорации «Метрополис». Джойс у меня на подхвате. Сногсшибательная женщина. Жаль, я не был с ней знаком в начале съемок. У меня половина группы — бестолочи. Ваша жена — настоящая находка.
— Именно по этой причине вы чуть не высадили дверь?
— Прошу прощения. Вы знаете, здесь туго с вежливостью, волей-неволей заразишься.
Фрумкин оглядел комнату, будто Джойс могла притаиться где-то в углу. Его взгляд упал на листок бумаги, лежащий на постели. Блумберг на миг весь похолодел, затем быстро схватил письмо Де Гроота и сунул в карман. Если Фрумкин и заметил, как Блумберг всполошился, то виду не подал.
— Джойс скоро вернется?
— Понятия не имею, — пожал плечами Блумберг, а сам тем временем скомкал в кармане письмо.
Не дожидаясь приглашения сесть, Фрумкин плюхнулся на кровать, откинулся на подушки, заложив руки за голову.
— Ну, чем промышляете на Святой земле?
У Блумберга чуть отлегло от сердца.
— Земля меня интересует, святость — не очень.
— Вы просто читаете мои мысли. Говорите на иврите?
— Ни слова.
— И зря. Это язык будущего. — Фрумкину как-то удавалось сочетать непринужденность с настырностью.
— То есть, по-вашему, евреи добьются успеха?
— Мы всего добьемся, — сказал Фрумкин твердо.
Блумберг улыбнулся.
— Ну да, я сказал «мы». Удивляюсь я на вас, британцев. Вы нас в упор не видите. Но спорим, ваши чопорные островные дружки за две секунды докопаются, что вы еврей.
— Это точно.
На улице дневную тишину нарушил рокот легкомоторного самолета.
— Вам с женой досталось из-за этого происшествия с Де Гроотом. В свое время об этом много говорили в городе.
Блумберг старался сохранять спокойствие. Кто этот человек? Добродушный болтун или здесь все не так просто?
— Правда? А я и знать не знал, что мы знаменитости.
— Поймали убийцу?
— Вы лучше меня в курсе.
Фрумкин кивнул. Он поднялся с кровати, указал на картины у стенки:
— Можно взглянуть?
— Да пожалуйста.
Фрумкин стал рассматривать картины, передвигая их, как вешалки в гардеробе. Остановился на одном из ранних заказов Росса.
— Не думал, что вы церковный человек. Но вы ухватили суть этого печального места. Шотландский хоспис, верно? Почему вы не пишете портреты жены? Она красивая.
Блумберг предпочел не отвечать.
Фрумкин встал.
— Ладно, пойду я. Кстати, у вас листка бумаги не найдется? Оставлю Джойс записку.
Инстинктивно Блумберг сжал в кармане скомканное письмо.
— Можете передать мне на словах. Думаю, она скоро вернется.
Издали донеслось фырчание двигателя. Сначала Блумберг подумал, что это опять самолет, однако звук приближался.
— Может, это она наконец, — сказал Фрумкин.
Двигатель заглох, с шумом распахнулась калитка, послышался звук голосов.
Фрумкин метнулся к двери, распахнул ее. По дорожке шла Джойс, рядом с ней мужчина в форме британского офицера, но не Липман.
Вслед за Фрумкиным Блумберг вышел на крыльцо.
— Марк!
Джойс подбежала к Блумбергу, повисла у него на шее. Впервые за этот год он обнимал ее с непритворной радостью.
Аттил и Фрумкин наблюдали за семейной встречей, Аттил — с легким смущением, Фрумкин — настороженно.
Джойс, заметив Фрумкина, высвободилась первой. Но спросить ни о чем не успела, Фрумкин опередил ее:
— У меня ничего важного. Это не срочно.
Джойс смотрела на него с ненавистью. Она бы с удовольствием плюнула ему в лицо, но знала, что этого делать нельзя.
— Но вы же хотели… — начал Блумберг.
— Ладно, это несущественно, — перебил его Фрумкин. — Опаздываю на встречу в американской колонии. Они хотят посоветоваться насчет продажи фильмов туристам.
Потом обернулся к Аттилу:
— Вы знакомы с Джерри Россом? Мой добрый приятель. Я тоже состою в его обществе «За Иерусалим». Передайте ему привет от Питера Фрумкина из «Метрополиса».
Аттил кивнул, слегка сбитый с толку.
Фрумкин удалился. А через некоторое время они услышали, как он заводит мотоцикл, должно быть оставленный в эвкалиптовой рощице метрах в ста от калитки.
Блумберг заметил, что платье у Джойс запачканное, а глаза красные не то от слез, не то от усталости. Она рухнула на садовый стул.
— Ну, — сказал Аттил, — я вас покидаю. Господин Блумберг, рад был познакомиться. Надеюсь, ваша поездка на юг была плодотворной. Я большой ваш почитатель.
Он взглянул на Джойс:
— А с вами мы еще побеседуем, в самое ближайшее время.
Они вернулись к началу: опять вдвоем в заросшем саду, опять, как тогда, доносится протяжное пение муэдзинов из соседних арабских деревень. Повеяло вечерней прохладой. Блумберг взял с кровати одеяло, накинул на плечи Джойс. Солнце садилось без обычной помпезности, а может, они просто его не замечали. Картина, завернутая в мешковину, так и стояла под деревом. Блумберг принес из дому початую бутылку вина, и теперь они передавали ее друг другу, прикладываясь по очереди. У него была пачка «Люблинера», и Джойс курила сигареты одну за другой, пока не осталась последняя. Блумбергу хотелось рассказать про Сауда и про письмо Де Гроота, но Джойс выглядела такой измученной, что он решил отложить разговор на потом.