И снова он в надежном месте — на палубе «Эврезиса», вдали от толпы. Блумберг, с колотящимся сердцем, жадно вдыхал соленый воздух, подставляя лицо прохладному ветерку. Под ногами гулко бухал мотор. Стыдно, конечно, что он поддался панике в толпе иммигрантов, но тут он был над собой не властен. Может, в этом причина его злости: он пытался оправдать материнские надежды — стать в Англии своим. Одно время тешил себя мыслью, что ему это удалось, но потом армейское начальство и искусствоведы показали, как глубоко он заблуждался. И в Палестину он поехал именно потому, что, казалось, все они, в том числе погибшие, только этого от него и ждали: садись снова на корабль, но на этот раз плыви туда, где три тысячи лет назад все начиналось. Но правда такова, что по-настоящему своим он может назвать только одно место на свете, в четырех ли стенах или на просторе: тот клочок земли, на котором он устанавливает мольберт.
Блумберг стоял у борта и смотрел, как люди, дома и пришвартованные суда, постепенно уменьшаясь, превращаются в серые точки, красные полоски крыш и спички мачт, а затем и вовсе теряются на горизонте, слившись с неровной линией холмов. В кармане у него лежал билет до Фамагусты. Через десять часов он будет в порту, а потом сядет на автобус или такси — и в Никосию. Там он почти наверняка отыщет Росса — правда, насчет Кирша такой уверенности не было.
На главной палубе предлагали напитки и закуски, но Блумберг спускался вниз только в случае крайней необходимости. Пока они плыли из Саутгемптона в Палестину, он почти все время просидел в каюте, согнувшись над ведерком: его тошнило. Когда штормило, Джойс, а у нее, в отличие от мужа, был крепкий вестибуляр, спокойно читала, сидя на койке, как в садовом гамаке. Но пока он на свежем воздухе, его не укачивает, да и день выдался относительно спокойный, на небе ни облачка — сплошное сиянье.
На других пассажиров он внимания не обращал, стоял, задумчиво глядя на зеленые и, по счастью, дружелюбные волны, как вдруг кто-то похлопал его по плечу:
— Опять в дорогу, на месте не сидится?
Блумберг резко обернулся. Это был Джордж Сафир, журналист из «Бюллетеня».
— Что на этот раз вас заинтересовало? Дайте угадаю. Башня Отелло?[73]
Блумберг не ответил.
— Ладно, тогда, может, руины Святого Иллариона?[74] Что-то одно из двух.
— Не знаю, о чем вы говорите.
— Да ладно, неужели просто проветриться? Или это бегство? Господи ты боже мой, вы же несколько дней назад собирались встретиться с женой после двух месяцев в пустыне. Что случилось? Нашла другого, пока вы были в отлучке?
— Вроде того.
Сафир засмеялся, но после ответа Блумберга осекся. Внимательно посмотрел на Блумберга, чтобы убедиться, что это не шутка.
Блумберг улыбнулся, и Сафир облегченно вздохнул.
— Перепугали вы меня, дружище. Известно, вы, художники, народ горячий, но… — От дальнейших комментариев по поводу богемных нравов Сафир воздержался.
Блумберг заметил, что его собеседник был все так же одет «под поселенца» — как и при встрече у гостиничного бара.
— По бутербродику?
Сафир достал из сумки сверток, в котором были два толстых ломтя хлеба с сыром и помидорами.
— Соли только нет, к сожалению.
От бутербродиков Блумберг отказался. Несмотря на кажущуюся безмятежность Средиземного моря, его уже подташнивало.
— Значит, не хотите говорить, что делаете на корабле. Ну и ладно, я не настаиваю.
— Я еду в Никосию. Повидать сэра Джеральда. А вы?
Сафир медлил с ответом, но было видно, что ему не терпится поделиться новостями.
— Что-то назревает, — сказал он. — Мне по секрету рассказал знакомый грек, отец Пантелидис. И Росс уже подключился. Он не в Дамаске. Ну да вы и сами об этом знаете.
— Что назревает?
— Простите, не могу разглашать подробности. Но Палестины это тоже на руках сенсация. Так что нам по пути — это уж точно.
— В таком случае, — сказал Блумберг, — может, оплатите мне такси из Фамагусты?
Сафир улыбнулся:
— «Бюллетень» не будет против, я уверен. Так что назначаю вас своим официальным иллюстратором.
Палестинский берег исчез за горизонтом, смотреть оставалось лишь на бутылочно-зеленые волны и на дым из корабельных труб.
Блумберг отлепился от перил и стал искать, где бы присесть. Не хотелось, чтобы Сафир догадался, что даже легкое покачивание палубы вызывает у него приступ морской болезни. Нашел подходящее место и сел, вытянув ноги и прислонившись спиной к цепной бухте. Сафир последовал его примеру и уселся рядом.
— Между прочим, — сказал он, принимаясь за бутерброд с сыром, — помнится, вы спрашивали меня про дело Де Гроота.
Блумберг кивнул.
— Ну так вот какая странность. Сразу после того, как вы ушли из «Алленби», заявляется один тип, мы с ним виделись у губернатора, Фордайс его фамилия, работает на Бентуича и обычно очень осторожничает со мной, ну, вы понимаете — я оголтелый сионист и все такое, но на этот раз вижу, его так и распирает от новостей. «Что такое?» — спрашиваю. И он рассказывает мне про Де Гроота, мол, он был пидором, совращал арабских мальчишек, и, скорее всего, брат или отец одного из них решил отомстить. Все сугубо личное, никакой политики. «Ждем ареста?» — спрашиваю. «Нет, — отвечает, — похоже, преступник смылся. Сбежал в Египет или еще куда». Финита ля комедия.
Блумберг старался не выдать волнения.
— А вы как думали, кто убийца? То есть до того, как получили новую информацию.
— Да всем было известно, что разыскивают араба, весь Иерусалим был в курсе, что полиция гоняется за неким Саудом. И я, как и многие тут, думал, что арабы просто воспользовались удобным случаем, чтобы убить видного еврея.
— Да, но Де Гроот не был сионистом.
— Отнюдь. Знаете, что я вчера слышал? Что черные шляпы сами это сделали, такая уловка, чтобы завоевать симпатии всемирного еврейства. Но это уж чересчур, я считаю.
— А не будет ли «чересчур» предположить, что это дело рук самих сионистов?
Сафир выпучил глаза. Похоже, такая мысль ему в голову не приходила.
— Это невозможно, — пробормотал он. — С тем же успехом можно сказать, что члены его секты его прикончили.
— Но предположим, он знал что-то такое, что представляло угрозу для сионистского движения?
Сафир посмотрел на Блумберга.
— Так вы что-то знаете?
— Ничего я не знаю, — ответил Блумберг. — А только рассуждаю. Ведь, согласитесь, удобно выходит: убийца — араб, сбежавший в другую страну?
— На самом деле они нас ненавидят, я об ортодоксах. Мы их защищаем от арабов, а они в ответ обзывают нас богохульниками и неверными.
— А я думал, это британцы их защищают, как и всех остальных.
— Британцы здесь надолго не задержатся. И по-моему, они не очень справляются. Де Гроота убили. И каждый день здесь будут убивать евреев, если мы не возьмем все под контроль.
Блумберг мог бы возразить, мог бы достать из кармана смятое письмо, показать Сафиру форменную пуговицу, которую дал ему Сауд, рассказать все, что поведал ему мальчик: как напали на Де Гроота и как он спасался бегством.
Но Блумберг не произнес ни слова. Сафиру нельзя доверять. Евреи способны убить еврея, хотя к этой страшной мысли невозможно привыкнуть, и кроме того, вдруг понял Блумберг, информацию, которой он владеет, можно употребить для куда более серьезной и важной цели.