Палея Толковая
Вадим Кожинов
КНИГА БЫТИЯ НЕБЕСИ И ЗЕМЛИ
Семьдесят лет назад, в 1927 году, выдающийся учёный и мыслитель Владимир Иванович Вернадский обратил внимание на своего рода уникальную «особенность» отечественного бытия: «...история нашего народа представляет удивительные черты, как будто в такой степени небывалые (то есть нигде, кроме России, не имевшие места — В.К). Совершался и совершается огромный духовный рост, духовное творчество, не видимые и не осознаваемые ни современниками, ни долгими поколениями спустя. С удивлением, как бы неожиданно для самого народа, они открываются ходом позднего исторического изучения...»
Вернадский подтвердил своё умозаключение целым рядом фактов, напомнив, в частности, что древнерусская иконопись «ждала» высшего признания несколько столетий. Речь шла в конечном счёте не о том, что ценнейшие иконы и фрески вообще не существовали для «долгих поколений», но о том, что они не осознавались как воплощение великого духовного творчества, сопоставимого с вершинами мирской культуры в целом.
Аналогично обстоит дело и с древнерусской литературой, или, пользуясь традиционным обозначением, словесностью. Полтора столетия назад, в 1830 году, Пушкин писал: «...старинной словесности у нас не существует. За нами тёмная степь, и на ней возвышается единственный памятник: «Песнь о полку Игореве...» (Стоит заметить, что всего тремя десятилетиями ранее нельзя было бы назвать и сей «единственный» — ещё не «открытый» — памятник...).
Но в «темной степи» могут таиться богатые клады. И ныне (начиная с 1978 года), после выхода в свет обращённого к широкому читателю двенадцатитомного издания «Памятники литературы Древней Руси», общепризнанно, что «старинная словесность» — от «Слова о Законе и Благодати» (1038) митрополита Илариона до «Жития» (1675) протопопа Аввакума — не только существует, но и являет собой первостепенную ценность.
Однако и в этом двенадцатитомнике представлена только часть творений древнерусской словесности (к тому же есть основания предполагать, что имеются и ещё не разысканные археографами тексты). Мало того: лишь весьма малочисленному кругу профессионалов известны творения, к коим каждый читатель может применить басенную сентенцию: «Слона-то я и не приметил»...
Наиболее уместно, пожалуй, сказать нечто подобное о Палее Толковой (её ещё называли «Книгой бытия небеси и земли»), ибо перед нами одно из самых фундаментальных и обширных и в то же время одно из самых ранних из дошедших до нас творений отечественной словесности.
Вот краткие характеристики этого творения, предлагаемые специалистами в последнее время. Палея Толковая предстаёт перед нами «своеобразной энциклопедией как богословских знаний, так и средневековых представлений об устройстве мироздания»[1]. Палея выявляет «тайный эзотерический символизм Ветхого Завета по отношению к Новому, разрешая его в богословскую аллегорию Нового»[2].
Казалось бы, такое творение должно было обрести высокое и более или менее широкое признание. Правда, Палею не так легко воспринять в отрыве от её духовного, исторического и языкового контекста. Но делу могло бы помочь снабжённое переводом на современный русский язык и тщательно прокомментированное издание. Однако ничего подобного у нас нет. Единственное издание Палеи Толковой, вышедшее столетие назад в двух выпусках (1892–1896 гг.), доступно современному восприятию не более, чем сами древние рукописи[3].
Одна из основных причин недостаточного внимания к Палее заключалась в том, что в течение долгого времени имело место представление о ней как о переводном (с греческого или болгарского языка) памятнике, — хотя никаких следов «оригинала» не обнаруживалось. Многие филологи и историки XIX века попросту не могли поверить, что такое творение создано много веков назад на Руси, поскольку господствовало весьма «критическое» отношение к допетровской русской культуре. Но к концу XIX столетия начинает складываться убеждение, согласно которому Палея — хотя она, конечно же, опиралась на различные иноязычные источники (в том числе на византийскую Палею Хронографическую), — тем не менее является в своей цельности созданием русской мысли и слова. Это убедительно доказывали, начиная с 1880–1890-х годов, такие виднейшие специалисты, как И. Н. Жданов (1846–1901), А. В. Михайлов (1859–1928), В. М. Истрин (1865–1937), В. П. Адрианова-Перетц (1888–1972). Между прочим, последние по времени исследования Палеи были опубликованы в академических изданиях уже после революции — в 1920-х годах[4], но затем её изучение в сущности прекратилось (поскольку дело шло о непосредственно богословском сочинении).
1
2
3
Оно представляет собой литографическое воспроизведение попросту переписанных несколькими студентами-учениками Н. С. Тихонравова частей «Палеи» (разумеется, разными почерками), изданное мизерным тиражом.
4