С критикой мнения М. И. Сухомлинова о заимствовании Нестором из Толковой Палеи выступил Н. С. Тихонравов. Учёный считал, что исторический материал попал в летопись, не из Толковой, а из Исторической Палеи, которую в отличие от Толковой он называл Малой Палеей и которую он соотносил с краткой редакцией Палеи по описанию Румянцевского собрания А. Х. Востокова[1217].
На новый уровень проблему взаимоотношений палейных исторических свидетельств и фактуры «Повести временных лет» поставил А. А. Шахматов. Сопоставление двух версий священной истории служили исследователю исходной базой для осуществления его основных изыскательских задач, которые в данном конкретном случае сводились к выявлению взаимоотношений палейных и летописных текстов. В этом контексте осуществлялся анализ редакций Палеи, на основании которого был выделен гипотетический извод, который мог находиться в руках летописца[1218]. На первый взгляд, А. А. Шахматов продолжает линию М. И. Сухомлинова, но на деле он демонстрирует совершенно иной подход к решению проблемы, разделяя лишь мнение о влиянии Палеи на летопись[1219].
Невозможность прямого заимствования из Палеи в летопись была убедительно обоснована В. М. Истриным[1220], под влиянием аргументации которого факт обращения Палеи и летописцев к общему источнику исторических свидетельств был принят многими последующими исследователями[1221].
Некоторые учёные в новейших своих исследованиях, касаясь темы взаимоотношений летописи и Палеи, считают возможным говорить о влиянии Палеи на летопись. Прежде всего здесь следует назвать Д. С. Лихачева, который сформулировал свою позицию по проблеме в связи с анализом содержания «Повести временных лет». В пространных комментариях к публикации древнейшей русской летописи совпадения между «Речью философа» и Палеей Д. С. Лихачев объяснял заимствованиями, которые делал Составитель Палеи из «Повести временных лет»[1222]. Указываются и другие исторические сюжеты, которые учёный связывает с проникновением летописных сведений в Палею[1223]. В общем и целом он склонялся к мнению о зависимости Палеи от летописи, хотя одновременно не исключал возможности существования у Палеи и «Повести временных лет» общего источника. Эту же точку зрения, по всей видимости, принимает и Г. Подскальски[1224].
К мнению о вторичности чтений Палеи в сравнении с параллельными летописными чтениями перечня народов Начальной летописи склоняется А. Г. Кузьмин[1225]. И всё же проблема остаётся дискуссионной. Те же совпадения характеристик восточноевропейских племён в летописи и в Палее И. В. Борцова объясняет существованием общего источника, черпая из которого, летописец и Составитель Палеи вносили свои коррективы[1226]. Убедительными и важными в решении вопроса представляются доводы О. В. Творогова. Исследователь обратил внимание на то, что палейный текст значительно подробнее летописного и, следовательно, нельзя делать однозначного вывода о влиянии «Повести временных лет» на Палею[1227].
О. В. Творогов отказался сводить сходство памятников к взаимным влияниям их друг на друга. Он убеждён, что наиболее перспективен путь поиска общих источников, который наилучшим образом может изъяснить близость палейных и летописных текстов. Таким общим источником исследователь считает «Хронограф по великому изложению», который составителем начального свода мог использоваться лишь в его хронографической части. Библейских сведений «Хронограф по великому изложению», согласно О. В. Творогову, не содержал, а «Речь философа», в языке которой имеется ряд русизмов, отражающих русскую обработку, попала в летопись уже в готовом виде. Таким образом, среди общих источников палейно-летописных совпадений «Хронографа по великому изложению» скорее всего не было, а близость Палеи летописи в этой части требует дальнейшего специального изучения[1228].
Как видим, исследование исторического компонента Палеи Толковой в перечисленных выше работах служит в первую очередь задачам текстологии, которая лишь подготавливает надёжную источниковедческую базу для осмысления историософского содержания произведения. Хотя Палея долгое время и квалифицировалась как историческое произведение, реконструкция историософских воззрений наших предков в современных научных трудах базируется прежде всего на летописных текстах, а также на переводных и оригинальных сочинениях, которые менее всего имеют отношение к собственно историческому жанру («Слово о законе и благодати» Илариона, «Поучения» Серапиона Владимирского, «Откровение Мефодия Патарского» и др.)[1229]. Палея, в силу того что исследователи замыкают анализ её исторического материала преимущественно на текстологию, во многом остаётся памятником невостребованным для решения таких задач. Вместе с тем данный тематический пласт сопряжён с изложением средневековой концепции исторического бытия и насыщен информацией, касающейся многих сфер человеческого знания.
1217
См.: Тихонравов–1878. С. 54–55. Позиция исследователя была сформулирована в контексте рецензии на «Историю русской словесности древней и новой» Галахова, который в своей книге популяризировал выводы М. И. Сухомлинова. Не исключено, что Н. С. Тихонравов в последующем переменил свою точку зрения на данную проблему. Так или иначе, но он не включил прежде сделанные наблюдения над взаимоотношением летописи и Палеи в исторический очерк «Отречённые книги древней России» (см.: Тихонравов–1898. С. 156; ср. с соответствующими данному сюжету подготовительными материалами: Тихонравов–1898. С. 111, 116–117).
1219
Если М. И. Сухомлинов делает свои выводы на основании Коломенского извода Палеи, то А. А. Шахматов вполне отдаёт себе отчёт в том, что текстологически обосновать заимствование в летопись из Толковой Палеи материалами Коломенского списка не представляется возможным. Именно на этих соображениях базировался скепсис В. М. Ундольского в отношении гипотезы о влиянии Палеи на Нестора. Не останавливаясь на конкретике, о которой подробно говорилось выше, отметим, что концепция А. А. Шахматова зиждется на гипотетических реконструкциях, а предлагаемая им схема взаимоотношения редакций громоздка и многоуровнева. Существование болгарских протографов никакими реальными источниками не подтверждается, и именно это является самым слабым звеном его концепции.
1220
См.: Истрин–1898а. С. 178–189; Истрин–1906. С. 140 и след. В. М. Истрин предположил, что одни и те же сведения, читающиеся в «Речи философа» и «Повести временных лет», могли восходить к «Хронографу по великому изложению» (см.: Истрин–1906в. С. 439).
1221
См.: Адрианова–1910. С. 22; Рыстенко–1908. С. 324–350; Заболотский–1901. С. 4–19; Творогов–1986. С. 28; СККДР. Вып. I. С. 286.
1223
По поводу «Сказания о 7 соборах» и рассказа о Петре Гугнивом сообщается мнение предшествующих исследователей (М. И. Сухомлинова и А. С. Павлова), которые источником сведений считали Толковую Палею. Тут же проводится антитеза: «Однако сама Толковая Палея широко пользовалась сведениями русской летописи» (см.: ПВЛ. С. 340–341; ср.: С. 141).
1226
См.: Борцова–1989. С. 181–185. Согласно доводам исследовательницы, имеющиеся отличия в воспроизведении историко-этнографической канвы являются следствием того, что Палея фиксировала более позднюю этнографическую ситуацию, тогда как летопись акцентировала внимание на Руси, именование которой избежал Составитель Палеи.