Составитель Толковой Палеи не приемлет язычества (Стлб. 247)[1285], как и любого другого неправоверия, но, вопреки общей критической установке, заметно вполне снисходительное отношение к языческим заблуждениям. В оценке язычников не чувствуется такого переживания конфликтности, каким отмечено противостояние христианства и иудаизма. Терпимое отношение к язычникам обусловлено ожиданием обращения их в христианство, ибо распространение христианства в новых народах провиденциально неизбежно (Стлб. 377–378, 477). Если на иудеев Составитель Палеи смотрит как на вероотступников, то к язычникам подходит с точки зрения перспективы возможного их приобщения к христианству. Ярким примером такого противостояния являются апокрифо-символические образы Иакова и Лествицы, где нисходящие ангелы трактуются как отпадшие от истинной веры иудеи, а восходящие ангелы с приходящими к Христу языческими народами (Стлб. 307).
Непримиримо настроен Составитель в отношении магометан (Стлб. 84–85, 108), которые сравниваются им с нечистой муреной и обвиняются в содомских грехах. Поводом для антимагометанской полемики служит рассказ о проклятии, наложенном на потомков Хама, который посмеялся над наготой отца своего Ноя (Стлб. 226). В Палее проводится мысль о том, что хамитам предназначено быть в рабстве у других народов, соответственно и основатель веры Магомет назван иудейским рабом. В общем и целом антимагометанский полемический компонент непропорционален господствующей в произведении антииудейской тенденциозности. Видимо проблема отношений с представителями этой веры не стояла так остро, как иудейский вопрос.
Полемические усилия Составителя были направлены также на критику разнообразных еретических заблуждений. В Толковой Палее обличаются сторонники концепции подобосущности трёх Лиц (т. е. арианские взгляды) (Стлб. 101, 152), отвергаются характерные для несториан отождествления Богородицы с Христородицей, основанные на трактовке природы Богочеловека как Бога истинного и одновременно человека истинного (Стлб. 374), а также осуждаются взгляды т. н. «трибожественной ереси» (Стлб. 157), сводившиеся к политеистической трактовке Троицы. Составитель опровергает еретическое мнение о страдании божественной природы распятого Христа (Стлб. 191). Это мнение совпадает с теми взглядами, которые ещё во II–III вв. развивали патрипассиане, утверждавшие монархическое единство Лиц в Боге. С позиций признания единой природы Христа к этому же заблуждению склонялись монофизиты. Неоднократно Составитель опровергает неприемлемое для христиан и восходившее к дуалистическим концепциям утверждение о призрачности воплощения Христа (Стлб. 99, 283, 347). Видимо, затрагиваемые Палеей отступления от правоверия каким-то образом имели место в религиозной жизни общества и на них, как на актуальных, заострял внимание древнерусский полемист. В общем и целом антиеретические пассажи Толковой Палеи существенно расширяют полемическое поле памятника. А это позволяет сделать заключение, что Составитель не был поглощён одной только на антииудесйкой проблематикой, а решал задачи защиты православия комплексно, уделяя разное внимание разным опасностям, пропорционально исходившей от них угрозе.
Долгое время в научной литературе дискутировался вопрос о месте и времени составления Толковой Палеи. Некоторые учёные склонны были считать Палею произведением греческим[1286]. По их мнению, все источники компиляции имеют византийское происхождение (включая само название памятника). Сторонники византийского происхождения Палеи обращали внимание на то, что содержащиеся в ней природоведческие, философские и психологические сведения носят печать византинизма. Но самое главное, они не допускали возможности существования на Руси квалифицированных интеллектуальных кадров, способных создать насыщенный разносторонними сведениями систематизированный богословский труд[1287]. А. А. Шахматов и некоторые его последователи полагали, что подготовленные силы, способные осуществить подобного рода, самостоятельную авторскую работу, имела Болгария, которая была вполне подходящей почвой для осуществления такого предприятия, включая и наличие объективных причин для появления антииудейской литературы[1288]. Как видим, вопрос о происхождении Палеи напрямую связан с проблемой Составителя.
1285
Нельзя сбрасывать со счетов резко антиязыческих тенденций произведения, наиболее концентрированное выражение которых даёт история Авраама.
1286
См.: Успенский–1876. С. 116–117, 127; Порфирьев–1890. С. 15; Соколов–1886. С. 146; Жданов–1904. С. 455. Первоначально мнения о греческом происхождении Палеии придерживался также Н. С. Тихонравов, исходивший из того, что древнейшая редакция наиболее близка греческим памятникам (см.: Тихонравов–1894. С. 114–115). Затем он изменил своё мнение и первым высказался в пользу славянского происхождения памятника, заявив, что Палея «составлена славянином по материалам греческим и славянским» (Тихонравов–1894. С. 110).
1287
Характерна категоричность, с которой приверженцы греческого происхождения Палеи заявляли о невозможности представить высокообразованного русского, способного осуществить работу над столь сложным памятником. Наиболее ярко нигилизм выражен у В. Успенского: «Цельность, которая высказывается в довольно удовлетворительном решении полемической задачи автора, строгая систематичность и затем обширное знакомство автора с византийской литературою свидетельствуют, что автором её было лицо, знакомое со школьною мудростью к таким, очевидно, мог быть только грек» (Успенский–1876. С. 117); «Кто из русских X–XI вв. мог быть автором столь систематичного, цельного и огромного сочинения?» (Успенский–1876. 127).
1288
А. А. Шахматов, так же как и приверженцы концепции греческого происхождения Палеи, недооценивал творческие возможности отечественных книжников и из трёх обсуждавшихся вариантов категорически отвергал Русь, считая родиной произведения Болгарию: «О древней Руси нечего и думать. Скорее можно было бы остановиться на Византии…Но и древняя Болгария была почвой вполне подходящею для возникновения новых памятников противоиудейской литературы…» (Шахматов–1904. С. 16).