Уши не выражают [черт] характера человека, кроме одной: большие и сильно оттопыренные уши означают пустослова и празднослова[266].
Между губ располагается язык, способный чувствовать горькое и сладкое, и острое, и кислое. Плоть языка редка, точно сито, чтобы быстро распознавать вкус всяких соков. [Ещё] есть так называемая приязычница[267], или гортань, а также дыхательный канал[268]. Если он внезапно наполнится мокротой, то человек может задохнуться, ибо у него перехватывает дыхание; его называют лист[269]. Основанием живота считается пуп.
Сердце помещается и находится в срединном месте, заключено в глубине и кругом защищено лёгкими, как бы охватившими его. Оно, как прирождённый царь[270], наблюдает за другими органами, находящимися вокруг него, господствует всюду и не позволяет болезням вредить приближенным. Слыша это, нам подобает воскликнуть с пророком Давидом: «Как велики дела Твои, Господи!» (Пс. 91:6) и «Все сотворил Ты премудро!» (Пс. 103:24). Сердце же создано Творцом словно князь и владыка тела и расположено в сокровенном месте, поэтому [только] биение сердца ясно указывает на то, что сердце отклонилось больше на левую сторону, [и это произошло] по двум причинам. На этой стороне расположены лёгкие; потому и нуждается в нем больше левая сторона, что она слабее. Слева же находится селезёнка, имеющая длинную и тонкую вену, соединяющую её с большой кровеносной артерией, по которой проходит кровь[271].
Как сказано в Писании, «создал Бог человека из праха земного и вдунул в лицо его дыхание жизни» (Быт. 2:7). Сшедший Дух Святой не Сам стал душой, но создал душу, и душа приняла силу жизни, «и стал человек душой живой» (Быт. 2:7). И свободную волю дал ему Господь Бог и, почтив, сказал: «Тебе служат Солнце и Луна, и звезды, и самые разные плоды, и все животные на земле и в воде». И Он сказал ему: «Для тебя Я сотворил свет и землю, и моря, и реки, и сущих в них зверей и скотов, гадов и птиц. Пусть будет в них страх и трепет перед тобой». Царём над земными вещами поставил [Бог человека].
«И насадил Господь рай в Едеме на востоке» (Быт. 2:8). Едемом же называется благоуханная и благоприятная разного рода радость[273]: испускающая благоухание, радость беспечальная, веселящая ум и сердце, радость утешения и покоя, радость красоты. И несказанные по красоте и многоцветию деревья насадила десница Его внутри — со своими украшенными, [устремлёнными] ввысь кронами и ветвями, клонящимися долу — все насаждения были разного вида и красоты, а плоды их и листва никогда не увядали; другие же непрестанно одаряют благоуханными цветами, прекрасными и совершенными, необычными по виду, так что нельзя найти большего благовония и [большего] многоцветия для зрения, и каждое из них влечёт к себе обоняние и зрение. Едва повеет прохладный ветерок, тотчас с тихостью и благозвучием зашумят деревья, дыша благоуханием[274]. И ввёл [Бог] в него человека, откуда началось движение светил[275], где началась жизнь человека, которого Он создал.
«И произрастил Господь Бог в раю всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая (так и крестное древо посреди земли, которое называется древом спасения), и дерево познания, которым познается добро и зло» (Быт. 2:9)[276].
Будучи одарены разумом, [ибо] Адам был [сотворён] по образу Божию, они[277] имели понятие о добре и зле и потом поддались злому искушению. «И заповедал ему Господь Бог от всякого дерева, которые взрастил Господь Бог в раю блаженства, есть, а от одного дерева, которое посреди рая, не есть» (Быт. 2:16–17). Вкушение не было ему на пользу, пока он не достиг совершенного понятия о своей природе, потому и сказал Господь не есть ему от дерева познания[278].
Посмотри: и ныне в [одних] растениях есть лечебная сила, и врачи исцеляют [ими] внутренности человека, другими же они расстраивают внутренности и душевные силы и доводят до смертного отчаяния[279].
Вкушение того запретного плода давало познание своей природы, а Бог не желал, чтобы Адам, не будучи совершенным, постиг свою природу[280], чтобы, поняв [свои] потребности, не стал заботиться о многих плотских нуждах,[281] забыв о духовном предназначении. По этой причине Господь воспретил ему вкушать от дерева познания добра и зла. Тому, кто заботится о душе, весьма подобает с ангельским хором в бесконечной славе предстоять Богу, а не прилепляться плотским страстям, собственной волею стяжая себе телесные мерзости и вечные муки. Как от одного дерева познаётся добро и зло, так и человек, добрыми нравами прилепившись к Богу, обретает вечную милость или, повинуясь телесному сластолюбию, тщеславию, злым нравам, лишается этих благ: «Если вкусишь от него, то смертью умрёшь» (Быт. 2:17).
266
Единственный избежавший сокращения физиогномический фрагмент исходного текста. Источником приметных свойств нрава по виду ушей является Аристотель: «…большие и выступающие кверху (уши) — признак глупости и болтливости» (
267
Греч. ὑπερῴα ‘нєбо’. В варианте «Шестоднева» в этом месте имеется специальное разъяснение: ѹпероѧ слѡветсѧ єллиньскы єже сѧ речеть горьница (РГБ. МДА. № 145. Л. 239б). Вариант Палеи представляется сокращенной выборкой по сравнению с текстом из VІ Слова «Шестоднева». Содержание фрагмента восходит к тому же древнегреческому источнику (ср.:
268
Словосочетанием
269
Фраза оригинала — зовутъ же то листъ — весьма загадочна; возможно, тут намёк на древнерусское название тысячелистника — кровавникъ (СлРЯ XI–XVII вв. Т. 8. С. 61), который использовался в народной медицине как кровоостанавливающее средство, или на его греческое название, найти которое нам не удалось. —
270
Не устранённое из содержания противоречие, отражающее воззрение Аристотеля на сердце как центр нервной деятельности (ср. коммент. 238, 242).
271
Содержание фрагмента о сердце в общих чертах соответствует сведениям, изложенным в «Истории животных» Аристотеля (I. 75–80).
272
Фрагмент «О рае», изобилующий яркими чувственно-образными характеристиками, исследователи квалифицируют как апокрифический (см.: Порфирьев–1890. С. 31, 89–91). Представления о чувственном, земном рае получили широкое распространение в значительной степени благодаря апокрифам (см.: Апокрифы–1999. С. 191–198). Ортодоксально выверенную трактовку рая, примиряющую указания Писания как на существование земной, так и небесной обители праведных, даёт Иоанн Дамаскин: «…божественный рай был двоякий; и посему учение, преданное богоносными отцами, из коих одни представляли рай чувственным, а другие духовным, справедливо» (Цит. по: Порфирьев–1890. С. 33; ср.: Иоанн Дамаскин–1992. С. 149, где соответствующий отрывок переведён менее точно).
273
Стоящее в древнерусском тексте слово пища появилось вследствие смешения греч. τροφή ‘пища’ и τρυφή ‘радость, наслаждение, блаженство’ (Срезневский–1989. ІІ, 945). Евр.
274
Ср. у Ефрема Сирина: «Воздух, повевающий в Раю, /есть великих услад родник... /Ни ознобом веющий хлад, /ни люто попаляющий жар /не ведомы месту сему, /столь благословенно оно! /И оно есть собрание отрад, /и мирное пристанище утех, /и сладостный света укром, /и всяческой радости приют... /и когда, по несовершенству слов, /представляется плотским Эдем, /по самому существу своему /он остаётся духовен и чист; /так пусть нарицается оный [то есть райский] ветр /тем же именем, что и сей, — /но дух освящения, что веет в Раю, /с зачумленным сим ветром отнюдь не схож... /[рай] облачил деревья свои /именами наших дерев...» (МЖ. С. 232–235).
276
Смешение древа жизни с древом познания добра и зла — апокрифический мотив (см.: Порфирьев–1890. С. 32). Как и рай, это древо трактовалось в духовном и вещественном смыслах. Ср.: Паки двѣ древѣ иже по среди раа, приточно нынѣшнѧго состава и бѹдоущаго прознаменаєта, и ѹбо дрѣво єже вѣдѣти добро и зло, ѡбразъ єсть сего мира см҃ртнаго и преложнаго, ꙗко имѹщю ємꙋ радостнаа и печалнаа и наказаниємь ключьшюсѧ, ꙗкож бо и адамъ наказасѧ тѣмъ дрѣвомъ иногда, єже добро и зло а єже дрѣво животноє ѡбразъ єсть нб҃снаго мира, в нем же животъ и блж҃ньство дрьжить (Козьма Индикоплов–1997. С. 267). Двойственную символику древа разъясняет Иоанн Дамаскин: «А под древом жизни можно разуметь мысль божественную, происходящую из рассмотрения всех чувственных предметов и через них возводящему к Виновнику бытия и Зиждителю всего сущего. Под древом же познания добра и зла можно разуметь чувственную и усладительную пищу, которая хотя и кажется приятною, но на самом деле вкушающего подвергает злу» (Цит. по: Порфирьев–1890. С. 33. Этот перевод более точный и мастерски сделанный, чем в издании 1992 г. — см.: Иоанн Дамаскин–1992. С. 151). И. М. Дьяконов обращает внимание на то, что «смерть появляется на сцене лишь после того, как Ева нарушает запрет, отведав плодов древа познания добра и зла … Смерть вступила в мир не с убийством Авеля … смерть вступила в него с грехопадением Адама и Евы» (Дьяконов–1992. С. 53). Поскольку рай земной описан в чувственных реалиях, талмудисты спорят о породе древа. Одни считают его виноградом, ибо ничего не принесло человеку более бед, чем вино, другие смоковницей, указывая на то, что из её листьев была сшита одежда Адама и Евы, третьи склоняются к отождествлению древа жизни с хлебным древом (см.: Порфирьев–1872. С. 39). Весьма важно, что образ райского древа ставится в связь с космическим мировым древом, которое представляло вечность — собственно древо жизни (см.: Тантлевский–2000а. С. 109–110). В этом отрывке В. Успенский видел реминисценцию сведений, содержащихся в апокрифе «Слово о древе крестном», приписываемом в некоторых рукописях Григорию Богослову, в других — Севериану Габальскому (Успенский–1876. С. 44). Ниже вариант этого неканонического сказания воспроизводится как составная часть Палеи. Следует добавить, что отмеченные В. Успенским мотивы могли попасть в Палею как непосредственно, так и через посредничество апокрифов, общих для Палеи и «Беседы трёх святителей», отдельные мотивы которой также пересекаются со «Словом о древе крестном» (см.: Апокрифы–1999. С. 43, 53). В. Иконников относил «Слово о древе крестном» к категории богомильских памятников и именно с богомилами связывал первые еретические воззрения на Руси (Иконников–1869. С. 50), что далеко не бесспорно.
277
То есть Адам и Ева, на что указывает форма двойственного числа имѧста и приꙗста. —
278
Ср.: «Древо же познания и добра и зла есть рассмотрение многоразличного зрелища, то есть познание собственной природы, которое — прекрасно для людей совершенных и твёрдо стоящих в божественном созерцании, обнаруживая собою великолепие Творца; <...> но не прекрасно для людей ещё юных и в очень большой степени обладающих сластолюбивым желанием, которых обыкновенно влечёт к себе и отвлекает попечение о собственном теле вследствие нетвёрдости пребывания их в том, что — более превосходно, и вследствие того, что они ещё не крепко утвердились в привязанности к одному только прекрасному» (Иоанн Дамаскин–1992. С. 77). —
279
Ср. у Ефрема Сирина: «Превышая числом рои звёзд /на зримом небосклоне сем, /обильные цветы оной [райской] страны, /светло торжествуя, являют себя, — /и малая толика дыхания их, /в коем дышит благость Творца, /сильна недуги уврачевать... /являясь, словно бы лекарь язв...” (МЖ. С. 237–238).
280
Слово
281
Ср.: Бог «желал, чтобы мы были свободными от забот, имеющими одно дело, дело Ангелов: неусыпно и непрестанно воспевать хвалы Творцу и наслаждаться Его созерцанием...» (Иоанн Дамаскин–1992. С. 75–76).