Воскликнем же: неисследимы и непостижимы судьбы Божии, как сказал божественный Давид в 63 псалме: «Исследует человек глубины сердца, [но] возвышается Бог!» (Пс. 63:7–8). Как можем мы приступать к исследованию того, что Творец устроил своей властью, если Он Сам сказал своим ученикам, когда они спрашивали Его: «Господи! Не в этот ли год Ты устроишь царство Израилево?», — то Иисус им ответил: «Не следует вам знать времена и сроки, которые Отец установил своей властью»?! (см.: Мф. 24:3, 36). Как мы, сотворённые из праха, можем познать создания безначального Творца, которые Он привёл из небытия к бытию?! Но насколько Он вдохнул в каждого и мерою оделил Святым Духом[304], [настолько] Он (Святой Дух) научил говорить о святом, и то, что мы слышали, то и проповедуем, а о том, что превышает слово и разумение, помолчим. Всё ведает Отец и разумеет Сын со Святым Духом — безначальная Троица, господствующая над всею тварью, мы же — убогие земные [существа].
Читая Священное Писание, постигаем, что [не] истинны философские системы, которых не осенил Святой Дух, [которые] не от Духа высказаны[305], и тут же вспоминаем Владыку, сказавшего своему Отцу: «Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф. 11:25). Видишь, если нам не позволено исследование, то зачем мы будем испытываем [Того], Кого трепещут ангелы и всё [бесплотное] воинство? Если мы хотим исследовать, какой образ имеют ангелы, какой архангелы, и престолы, и господства, потом начала и власти, каковы силы, херувимы и серафимы, отчего блещут молнии, отчего грохочет гром, который, словно в колеснице, стремглав облетает землю, угрожая и устрашая всякое существо[306], — [то всё это] не самовластно, но являет [власть] Владыки, словно слуга, посылаемый господином на службу[307]. Видишь, всё это не само по себе существует, но этим устрашением Владыка наставляет нас на молитву.
Если мы преклоним слух к громовым ударам, то найдём много чудного и достойного удивления. Не всех Владыка осуждает на внезапную смерть, подобно тому как в одной и той же больнице многие лежат на [смертном] одре, но некоторые выздоравливают, другие же осуждены умереть от разных [болезней]. Так же и громовые удары: одни [люди] оберегаемы, другие из них преданы осуждению; одного младенца он отнимает от материнской груди и оберегает, другого же ребёнка, исторгнув из материнских рук, предаёт наказанию, а мать его хранит. Кто выразит волю Господню или познает Его промысел?! Гром невидим, и нет у него человеческих рук[308], но он, стремительно двигаясь и отрывая мужа от своих близких и детей от родителей, творит со страхом волю Владыки[309].
Древние говорили, что земля, по сравнению с огромностью небес, подобна нарисованной точке[310], однако эту землю Владыка наполнил всяким разнообразием[311]. Как мы можем познавать ту вышнюю славу, которую Творец установил своей властью и о которой божественный Павел сказал: «Иная слава небесных, иная слава земных» (1 Кор. 15:40), если, говоря попросту, Бог мудро наложил на нас запрет, чтобы мы не могли прельститься, как Адам в раю. Когда мы примем страдания, тогда скажем себе: однажды был насаждён для нас благоуханный рай, где не было страданий, но из него был изгнан наш праотец Адам за преступление [заповеди]. Теперь в наших краях тот, кто наслаждается приятным теплом во дни лета, он, когда снова наступит зима, страждет от зимней стужи. В краях с приятной зимой, напротив, страждут от летнего зноя. Владыка потому сказал: «Отче, Ты утаил от мудрых и разумных» (Мф. 11:25), что древние философы, Платон и Аристотель и прочие витии много думали о небесном творении, но познания не получили; нам же, сущим младенцам, [через] евангелие Христово и апостольское Предание Владыка открыл по своей благодати[312], что безначальный Вседержитель, во плоти пришедший от Девы Христос, пришёл к нам, обуживая собою человечество. Мы же говорим согласно с Соломоном: «То, что выше тебя, не испытывай и глубин не исследуй»[313], но о чём нам повелено, о том мы помышляем и веруем всемогущему Вседержителю, всё наблюдающему, и от всех службу принимающему, и все устрояющему Богу.
304
Ср.: «Ибо Тот, Которого послал Бог, говорит слова Божии; ибо не мерою даёт Бог Духа» (Ин. 3:34).
305
Философия здесь отвергается потому, что она претендует на всеведение без помощи свыше, вторгаясь в сферу сокровенного, а это, в новозаветном понимании, грех гордыни. Христианские экзегеты (одни в большей, а другие в меньшей степени) обращались к философии как к логическому инструменту, а также опирались на некоторые философские идеи в суждениях о вещах земных, изымая унаследованную от античности мудрость из контекста эллинских философских систем.
306
Через метафорическое уподобление грома колеснице в повествование вводится образ, имеющий мифологическую природу. У многих народов христианский заместитель бога-громовника воспринимался небесным всадником, который разъезжает по небу на огненной грохочущей колеснице и мечет в молниях грозовое оружие. Таким двоеверным персонажем был Илия, прославившийся тем, что мог низводить на землю небесный огонь и дождь, а в конце жизни во плоти был вознесён огненной колесницей к Богу. Согласно славянским поверьям,
307
Т. е. служебный дух, громный ангел, функции которого в данном контексте демифологизируют употреблённый выше нехристианский образ громовой колесницы (см.: коммент. 291). Поэтичность повествования выявляет ориентацию на архаику, в то время как актуальная для автора методология строго догматична.
308
Деантропоморфизация имеет полемический подтекст, нацеливающий на развенчание мифологических олицетворений грома.
309
Гроза как божья кара. В целом не часто развиваемый Палеей мотив, относящийся к т. н. «теории казней Божиих». Видимо, отождествление грозового поражения с карой послужило мировоззренческим основанием для простонародных представлений о том, что убитые грозой имели отношение к нечистой силе. Но существовало и противоположное мнение, непосредственно относящееся к языческой архаике, трактующее убийство громом как знак высшего избранничества, а убиенный считался счастливцем, которому прощаются все грехи. (См.: СД. Т. 1. С. 558–560).
310
Такое суждение возможно только с точки зрения геоцентризма, в то время как Составитель Палеи — последовательный сторонник плоскостно-комарной концепции космоустроения. Даже в тех случаях, когда в компилятивных частях Палеи цитируются тексты экзегетов-геоцентристов, всё, что касается геоцентрической космологии, подвергается сокращению (см. коммент. 39, 90). Видимо, в данном случае имеет место несглаженное противоречие, неявное и малозаметное при поверхностном чтении.
311
Эта фраза доказывает, что Составитель Палеи не был безоговорочным сторонником «обскурантистской» космологии Козьмы Индикоплова; тем более неожиданно звучат слова В. Н. Ильина, полагавшего, что Толковая Палея «в бранчиво-агрессивном тоне проводит... идеи Козьмы Индикоплевса, придавая им почти догматическое значение» (Ильин–1991. С. 63–64).
312
Продолжение темы превосходства богословия над философией (см.: коммент. 290). Гносеологическая установка сопоставима с утверждением Феодосия Печерского о том, что грубость и необразованность искренне верующего человека превосходит премудрость образованных философов (см.: ПЛДР. XI–начало XII века. С. 306; ср.: УС. С. 257–258).
313
Ср.: «Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что свыше сил твоих, того не испытывай» (Сир. 3:21).