Дядю я любил очень. На мой детский взгляд, он обладал всеми теми мужскими качествами, которыми, по стечению различных обстоятельств, либо совсем не обладал мой отец, либо обладал лишь частично. И дядей я мог гордиться перед моими приятелями, а отцом не мог.
Дядя Леня был большой весельчак, юморист и даже иронист, он классно играл в лапту, городки и в «чижика», казался мне невероятно сильным и ловким, непринужденно, без всякой натуги матерился, что я, тогда еще только осваивавший некоторые специфические азы и буки, умел делать только шепотом и в полном уединении. Потом-то, конечно, избавление от антинародного комплекса и ко мне помаленьку пришло, чему я рад сегодня гораздо меньше, чем когда-то.
А еще мой дядя первым предложил мне попробовать курево. Притом в присутствии всей родни. Он сунул мне зажженную папироску, я с готовностью набрал дым в рот, подержал его там немного да и выпустил, горделиво глянув по сторонам, мол, все знаем, все умеем, вот только пока не понимаем, какое удовольствие люди от курения испытывают, но об этом мы пока никому не скажем, а постараемся понять позже и самостоятельно.
Но дядя надо мной добродушно посмеялся и объяснил, в чем состоит моя ошибка. И вторая моя публичная затяжка была уже предельно эффективной, ибо я сразу втянул дым в легкие, ничуть не задержав его во рту. Разумеется, я закашлялся до соплей, слезы хлынули ручьем, и все до упаду хохотали, кроме бабушки, перепугавшейся всерьез и немедленно приступившей к моей реанимации. Бабушка плакала вместе со мной, колотила меня по спине, отпаивала водой, сажала на горшок. И на чем свет стоит ругала безалаберного сына своего, хотя прочие присутствующие восприняли его выходку, наоборот, совершенно положительно. А родители-педагоги даже высказали общее профессиональное мнение, что случалось с ними совсем не часто, мол, это будет мне хорошим уроком на будущее и, возможно, даже навсегда отвратит от зелья.
Данный педагогический прогноз, как, наверное, и большинство педагогических прогнозов, совершенно не оправдался. Влечение к табачку с раннего детства напоминало о себе не раз, и дело было даже не в табачке как таковом, потому что по-настоящему пристрастился я к куреву лишь на первом курсе института, а до того это был лишь самый простой и самый доступный запретный плод. Однако с ним связаны довольно забавные, а также весьма грустные впечатления детства, о которых еще обязательно пойдет речь, но несколько позже…
Итак, мы все с виду довольно счастливо обретались в Борках: отец вел в местной семилетке свою географию, мама работала воспитательницей, правда, не в детском саду, а в детском доме, открытом во время войны для блокадных детишек. А моя сестра уже подросла, и ее отдали в школу, я же остался на попечении бабушки, которая мне совсем не докучала, считала своим долгом вовремя и досыта меня накормить, а в остальном же, как и прочие обитатели деревни, полагалась на природу и Господа Бога, который тогда еще маленько присматривал за российской деревней и в которого бабушка верила довольно причудливой верой, напоминающей некий религиозно-мистически-сказочный винегрет, ибо по причине полной неграмотности о Библии она имела понятие какое-то, пожалуй, трепетно-языческое, основанное на самых фантастических слухах — вроде того, что человек, полностью прочитавший великую Книгу, должен непременно, бесповоротно и даже буйно помешаться…
Отец вел свою географию и явно старался как можно меньше «брать в голову». Платили ему крайне мало, пенсия за инвалидность была тем более мизерной, однако он, наверное, полагал, что делает все от него зависящее, и совершенно не видел повода упрекать себя в чем бы то ни было, то есть жил в полном и полюбовном согласии с самим собой.
В отличие от других учителей, многие из которых в те времена еще полагали себя не просто урокодателями, но и как бы миссионерами всемирной церкви Ленина-Сталина, отец просто хотел иметь сытую, безоблачную и полную маленьких — но если получится, то и больших — радостей жизнь. В связи с этим он только в самых крайних случаях ставил двойки, благодаря чему многие до сих пор помнят моего отца как добрейшей души человека, а человек всего лишь не хотел портить отношений вообще ни с кем, а также не имел ни малейшего желания удлинять свой рабочий день по собственной инициативе, поскольку двойки в те времена обязывали учителя сидеть со своими «послеурочниками» в постылой школе хоть до ночи — пока тупой и ленивый ребенок не усвоит необходимый материал.