И моментально эта соседская девчонка стала моим всем, в одно мгновение вытеснила из моего сердца всю мою несчастную родню, ну, почти вытеснила. И дальнейшие приключения родителей я воспринимал как нечто забавное и ко мне совершенно не относящееся.
А кроме того, все мои непомерные требования к человеку, которого я люблю, легли на слабые плечи ни в чем не повинной девочки.
И она не согнулась под этим грузом, понесла его, можно сказать, безропотно, быстро усвоив простую, но для многих совершенно непонятную вещь: это легко, это совсем легко, потому что делать и даже говорить что-то особенное не надо, а надо лишь не делать и не говорить кое-что…
Какое-то время мной владели исключительно платонические чувства, ничего «такого» я себе даже в мыслях не позволял, но соседка моя, поцелуи в подъезде уже проходившая, оказалась более решительной, чем я предполагал, и однажды дала мне понять, что можно переходить к следующему этапу.
И мы перешли…
Вообще-то история моей единственной любви — совершенно отдельная история. Но она за рамками времени, о котором хотелось написать. Собственно, она и есть крайняя грань моего детства бестолкового, после которого памятным февральским вечером началась взрослая жизнь, содержавшая ненамного больше толку.
Но история любви, пожалуй, и за рамками моих творческих возможностей. Потому что длится неправдоподобно долго и, наверное, даже неприлично долго, слишком уж напоминая «мыльную оперу». Это ж какой гигантский талант нужно иметь, чтобы создать текст, не погрешив против конкретной правды жизни и не вызвав брезгливой усмешки современного сноба! У меня такого таланта нет…
Вот и скажите, кто мог выйти из меня в итоге? По-моему — только писатель. Хотя и писателя, кажется, не вышло. Однако клянусь: еще до недавнего времени я был увлечен этим делом не меньше, чем когда-то собиранием окурков и спичечных этикеток, и только в последние год-два страсть, кажется, стала помаленьку угасать. Последняя моя страсть…
Тем не менее повесть о моем «босоногом» детстве, с чего обычно начинают молодые прозаики, а я, получается, заканчиваю, — вот она. Кому она нужна в наше время? Отвечу незамысловато: кто читал, тот и читает, а кто не читал, тот и не будет…
А как взбаламутил, как разбередил память! Теперь долго не уляжется, не успокоится…
Однако я отправляю этот жесткий общий вагон моих воспоминаний со станции «Детство», отправляю, сам не зная куда. А по перрону бегут за ним не вспомнившиеся вовремя детали, эпизоды и персонажи: «А как же мы? Вы забыли нас! Без нас нешто можно?!»
Увы, поздно. Дело сделано. Поезд уходит. Фактически он уже ушел. И давно.
Март — апрель, 2001, Арамиль