Время действительно всем лекарям лекарь. Осенью отец, едва передвигаясь, отправился-таки на работу. В школу, разумеется. При своем столь значительном увечье он никогда не числился инвалидом второй группы — всегда у него была третья, «рабочая». То есть работать, может, и не обязательно, за тунеядство не привлекут, однако попробуй просуществовать на совершенно неприличную пенсию.
Пожалуй, папке по первости очень больно было на работу ходить. И там стоять да время от времени перемещаться от стола к развешанным по стенкам картам и обратно — тоже больно было.
Но я не слышал, чтобы он жаловался. Правда, меня тогда, в самом начале его инвалидного трудового пути, и не было на свете. Когда же я на свет Божий появился-таки в пятидесятом году прошлого века (страшновато звучит с непривычки), то нашел отца уже довольно бодрым да шустрым калекой. Начав с идиотского «тутра» да пары костылей, он мало-помалу расходился, разбегался, «тутр», как уже говорилось, выгодно загнал, костыли в чулан закинул и даже перестал заказывать в городе так называемые ортопедические ботинки — этакое чудо обувной архитектуры, если кто не знает, — щеголял сперва в хромовых сапогах, потом перешел на цивильные полуботинки, носимые, в зависимости от погоды, с калошами или без, опирался на легкую щегольскую тросточку. Правда, при ходьбе отец сильно припадал, однако то, что осталось от начавшей забываться ноги, служило ему довольно надежной подпоркой.
Однако зимой нормальная обувь нередко жестоко подводила отца. Он падал на каком-нибудь скользком месте, и тогда к нему опять возвращалась та первоначальная боль. Тогда вновь извлекались из чулана костыли, извлекались оттуда же собственноручно подшитые пимы, почти такие же высокие, как ставший легендарным «тутр», и даже более жесткие, и опять дорога на работу и сама работа делались пыткой.
Туго приходилось в такие времена и папиному выходному — а другого у него не было — пальто, он был уже весьма грузным мужчиной, и не существовало в природе такого драпа, который бы мог работать, как баббитовый подшипник коленвала, а требовалось именно это. Другими словами, ткань под мышками держалась недолго, скоро образовывались дыры, на них накладывались заплатки из предыдущего пальто, но и у заплаток ресурс получался невелик, однако заплатки были удобны тем, что подчинялись теории и практике основ взаимозаменяемости. В конце концов пришли к тому, что стало у отца два выходных пальто, одно — под костыли, другое — для хождения с тросточкой…
А когда отец маялся от последствий старого ранения, нас с сестрой вечерами ждала особая повинность, мягко говоря, доставлявшая нам с сестрой мало удовольствия. Впрочем, повинности не для удовольствий и существуют. Называлась она «тереть ногу». И мы исполняли ее, строго следя за тем, чтобы очередность ни в коем случае не нарушалась, хотя она все равно то и дело нарушалась — хитрая сестра все время норовила не успеть сделать днем уроки, все оставляла на вечер какую-нибудь будто бы нерешающуюся задачку, тогда как нерешающихся задач у нее, как и у меня в будущем, почти не было, а если все-таки были, то ни мать, ни отец тем более не имели возможности нам помочь. Но пока я был дошкольником, сестра вовсю дурачила меня этими задачками…
Возможно, отцу было бы гораздо приятней, если бы и мама хоть изредка тоже ему «ногу терла», помимо исполнения прочих обязанностей. Но я ни разу не видел, чтобы она это делала, и думаю, что он, скорей всего, не смел ее просить…
Отец ложился поудобней на койку, я или же сестра садились рядом на табурет и делали, делали этот изнурительный, к тому же вызывающий отвращение массаж. Это было ничуть не лучше, чем дрова пилить. А отец-то, конечно, в минуты, когда мы «терли ему ногу», в нирване пребывал. И, глядя на него, мать с бабушкой принимались «искаться в головах». Иной раз такой кайф перепадал и сестре, и даже мне, в чьей голове вряд ли что можно было найти как внутри, так и снаружи…