— Ну что мне с ним делать? Ведь это он поджег пальму в кабинете. Зачем ему жечь пальму? Он думал, что дети не скажут, а они конечно сказали. Херр Шнекенбургер, Виталик поджег пальму! Пальма ведь дорогая. Но это ладно, ведь могла загореться вся школа! Все могли погибнуть из-за того, что мой сын поджег пальму. Ведь это глупо — никто не поверит.
Милош открыл глаза и скорее почувствовал, чем увидел, что на его кровати сидит женщина в белом и что-то ему рассказывает.
— Ну я-то знаю, почему он это сделал. Учитель сказал что-то обидное, вот он и поджег. Русских никто не любит. Ясно же, что если тебя не любят, надо вести себя осторожно и по правилам. Ни один человек ничего не добился, поджигая пальмы. Гете не поджигал пальмы. И Пушкин не поджигал. Даже Ангела Меркель не поджигала пальм. Как она вообще могла загореться? И почему у них стоит пальма? Мы что, в Африке? Стояла бы елка — я бы поглядела, как он бы поджег елку.
Bin ich Krankenhaus? — улучив момент, произнес Милош. Горестно кивнув, медсестра ушла звать врача.
— Вы ели старые консервы в последнее время? — спросил врач, будто сошедший с рекламы зубной пасты.
— Старые консервы? Да.
— Все понятно. Пролежите у нас недельку…
Милош уже не слушал. Старые консервы, — думал он. — Старые консервы. Как он их назвал? Старые консервы.
Медсестра, ее звали Ольга, садилась на кровать Милоша по несколько раз за день, но говорила исключительно о сыне. Воспитывая мальчика одна, она хотела обсудить проблемы своего Алекса с «настоящим мужчиной». На «Настоящего мужчину», как она его видела, в больнице был похож исключительно крепкий и сильный, заросший щетиной Милош.
— Что я делаю не так? — спрашивала Ольга, пристально глядя на него. — Ну нет у него отца, откуда же я его возьму?
Женщина была теплой, по-фруктовому мягкой, сливовой и спелой, это прекрасно можно было почувствовать через одеяло, когда она сидела рядом и говорила. Она поймала Милоша спящим, когда не было сил противостоять, а, очнувшись, он был уже «настоящим мужчиной» — сильным, справедливым и умным, и она хотела, чтобы ее сын был похож на него.
— Вот он что придумал! Решил уехать в Казахстан, — сказала она через несколько дней. — Какой Казахстан? Он родился в Германии. Никогда там даже не был. Вчера целый вечер собирал сумку — я боялась на работу выходить. А вдруг уедет: сядет на автобус, и до Польши его не выловишь. Ни один человек ничего не добился, уехав в Казахстан. Ангела Меркель не уехала не уезжала в Казахстан. Я вас прошу, вы поговорите с ним, вы скажете что были в Казахстане и ничего хорошего там нет. Я напишу вам, что ему сказать, вы запомните, а потом скажите ему — вам он поверит.
Кажется, на второй или третий день пребывания в больнице, Великая суповая стена дала первую трещину. Неожиданно и не без страха Милош обнаружил, что не хочет домой — к грязной постели со следами рвоты и бесконечными рядами супов, к старым газетам и черствому лавашу, к телевизору, куда он каждый вечер нырял, чтобы вынырнуть с головной болью и пустой душой, будто там его обокрали, вытащив из него радость, печаль и любовь. А хотелось ему, чтобы на его кровати сидела Ольга и рассказывала про своего Алекса.
Уже через пять дней Милоша выписали. Ольга взяла у него адрес, чтобы привести к нему сына для «мужского разговора с глазу на глаз». Вернувшись домой, Милош отправил постельное белье в стирку и сел на голый матрас — надо было торопиться. Сердце его бешено стучало. До поздней ночи под удивленными взглядами соседей он сносил вниз, на площадку перед домом, банки с супами — через десять минут вокруг уже крутились старики с тележками, и скоро дело было сделано — Великая суповая стена была разрушена и съедена.
Утром Милош сделал несколько необычных покупок: во-первых, была куплена подержанная, но самая современная игровая приставка с футболом и боксом, во-вторых, из парикмахерской, где Милош стригся, он не без труда перевез домой огромную и сухую, похожую на ногу динозавра, пальму. Кроме того, в квартире Милоша оказался ящик кока-колы, чипсы и несколько стульев.
Когда уже казалось, что никто не появится, в коридоре раздался резкий и нагловатый звонок — одного его человеку постарше было бы достаточно, чтобы почувствовать себя оскорбленным. Милош высунул голову из окна — звонил Алекс, за его спиной, скрестив руки на груди, стояла особенно красивая сегодня мама.