— Что-то я давно не вижу твоего дядю. У него все в порядке?
— Более или менее, — ответила Кларенс. — Немножко хлюпает носом, но, в общем, ничего серьёзного.
— А как поживает твой отец? Совсем сюда не приезжает?
— Приезжает, но не так часто, как раньше. Говорит, что с каждым разом ему все труднее вести машину.
— С его-то страстью к автомобилям! — воскликнула Хулия.
— Думаю, с возрастом он стал чувствителен к холоду и ждёт, когда установится хорошая погода.
— Ну, этим мы все страдаем. Воистину, надо очень любить эту землю, чтобы терпеть такой жестокий климат...
«Да, климат, у нас, конечно, ещё тот, — подумала Кларенс. — Особенно если сравнить холодный Пасолобино с тропической жарой».
Она знала, что это удобный повод перевести разговор на интересующую тему.
— Это точно, — кивнула она. — А ты ведь долго жила в тропиках, да?
— Видишь ли, Кларенс, могу сказать тебе одно. — Хулия остановилась напротив кафе-шоколадницы и повернулась к Кларенс. — Если бы не стечение обстоятельств... из-за которых мы вынуждены были уехать... то есть, я хочу сказать...
Кафе помогло сгладить неловкую паузу. Не перебивая, Кларенс мягко потянула Хулию внутрь, очень довольная, что та клюнула на ее уловку.
— ... Я бы осталась там...
Они подошли к свободному столику возле окна и сели, предварительно сняв жакеты, сумочки и шейные косынки.
— Там я провела лучшие годы жизни...
Вздохнув, она жестом подозвала официанта и заказала две чашки, но тут же спохватилась, что не спросила у Кларенс. Та посмотрела на неё и кивнула, пользуясь возможностью взять разговор в свои руки.
— А ты знаешь, где я недавно была?
Хулия вопросительно подняла брови.
— На конгрессе в Мурсии по испано-африканской литературе. Да, сначала меня это тоже удивило, — призналась Кларенс, заметив удивлённый жест Хулии. — Я знала, что существует африканская литература на английском, французском, даже на португальском, но чтобы на испанском...
— Я тоже об этом понятия не имела, — пожала плечами Хулия. — Хотя, по правде сказать, никогда об этом не думала.
— Сейчас выпускается много незнакомой прежде литературы — незнакомой как там, так и здесь, потому что эти писатели годами пребывали в забвении.
— И что там было? Это как-то связано с твоими университетскими исследованиями?
Кларенс слегка растерялась.
— И да, и нет. На самом деле, после написания диссертации я толком не знала, куда двигаться дальше. Коллега рассказал о конгрессе, и это дало мне пищу для размышлений. Как я могла всю жизнь слушать рассказы папы и дяди Килиана и не задумываться о некоторых вещах? Честно говоря, я почувствовала, что это слегка неправильно. Любой заинтересовался бы, а я почему-то нет.
Она взяла в ладони чашку с шоколадом. Напиток был столь горячим, что пришлось несколько раз на него подуть, прежде чем решиться сделать глоток. Хулия молча смотрела, как Кларенс, прикрыв глаза, наслаждается вкусом напитка, изысканной смесью сладости и горечи.
— Ну и как, узнала что-то новое? — спросила наконец Хулия с неподдельными интересом. — Тебе понравилось?
Кларенс открыла глаза и поставила чашечку на блюдце.
— Получила большое удовольствие, — ответила она. — Там были писатели-африканцы, живущие в Испании и из других стран, мы словно открыли для себя новый мир. Говорили о многих вещах, особенно о том, как важно познакомить мир с их работами и культурой. — Она на минутку прервалась, желая убедиться, что Хулия не заскучала, после чего заявила: — В конце концов, уже одно то, что, оказывается, существуют африканцы, которые говорят и пишут на одном с нами языке, стало для нас открытием. Просто потрясающе, правда? А главное, все то, что там обсуждалось, не имеет ничего общего с историями, которые я слышала дома.
Хулия нахмурилась.
— В каком смысле? — спросила она.
— Ну как же! Там много говорили о колониальной и постколониальной эпохе, об идеологическом наследии, на котором строится их жизнь. Одни восхищались этой эпохой, другие возмущались, третьи не скрывали своей ненависти к тем, кому довелось изменить ход истории. Много говорили о проблемах национальной идентичности, о душевных травмах, о попытках вернуть ушедшие времена, о горьком опыте изгнания, о множестве этнических и лингвистических отличий. Короче говоря, ничего общего с тем, чего я ожидала. Но мне даже в голову не приходило, что на этом конгрессе окажется столько детей колонизаторов! Я, конечно, даже рта не раскрывала. Мне было немного стыдно... И ты знаешь, один американский профессор даже читал стихи на своём родном языке — на языке буби... — с этими словами она полезла в сумочку, достала оттуда ручку и, взяв бумажную салфетку, что-то на ней написала. — На самом деле это слово пишется вот так: böóbë.