Килиан подошёл к матери, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы не передумать. Мариана крепко обняла его, и оба вздрогнули, с трудом сдерживая рыдания.
— Береги себя, сынок, береги себя, — прошептала она ему на ухо. Ее голос дрожал. — И возвращайся поскорей.
Килиан кивнул. Потом они с братом надели лыжи, поместили крепления над каблуками ботинок и закрепили их металлическими рычажками, расположенными чуть впереди мысков. Килиан сунул в карман свёрток с едой, подхватил чемодан и заскользил вслед за Хакобо, уже едва маячившим впереди на тропе, что спускалась вниз, к Себреану — самой большой в округе деревне, в восьми километрах от Пасолобино, где им предстояло сесть на автобус, идущий в город. Шоссе не доходило до Пасолобино — самой высокогорной деревни, раскинувшейся у подножия громадного скалистого хребта, царившего над долиной, так что зимой самым быстрым, удобным и практичным транспортом были лыжи, легко скользящие по снегу.
Немного спустившись, Килиан остановился, чтобы в последний раз увидеть контуры фигур матери и сестры, темнеющие на фоне серой массы домов и дымящихся труб.
Несмотря на холод, женщины долго смотрели им вслед, пока молодые люди не скрылись из виду.
Лишь тогда Мариана опустила голову, и слезы потекли по ее щекам. Каталина молча взяла ее под руку, и они тяжёлым медленным шагом направились к дому, окутанные снежными вихрями.
Когда они добрались до Сербеана, щеки их горели, руки окоченели от холода, а по спине от напряжения струился пот. Здесь они сменили сапоги на ботинки со шнурками, оставив сапоги вместе с лыжами в ближайшей гостинице возле автобусной остановки, где их должен был забрать один из кузенов и отвезти назад в Каса-Рабальтуэ.
Хакобо проворно вскарабкался по лестнице сзади автобуса, чтобы привязать чемоданы к хромированному багажнику на крыше. Затем оба брата заняли свои места сзади. Водитель завел двигатель и объявил, что через пять минут они отправляются. Автобус был почти пуст, потому что в такое время жители долины Пасолобино редко куда-то выбираются, но на пути он заполнялся, и последним желающим попасть в город уже идти пешком или тесниться на ступеньках справа от водителя.
Хакобо закрыл глаза, чтобы вздремнуть, с облегчением от того, что больше не нужно выносить жуткий холод — в автобусе было не жарко, но терпимо. А кроме того, ему не пришлось совершать первую часть путешествия верхом, как когда-то отец. Килиан, со своей стороны, разглядывал в окно однообразный пейзаж, поначалу исключительно белый, но потом внезапно сменившийся серыми скалами, когда они выехали через туннель и начали спускаться в долину.
Он знал дорогу, поскольку ему неоднократно доводилось бывать в Бармоне — маленьком провинциальном городке в семидесяти километрах от Пасолобино. В свои двадцать четыре года Килиан нигде не бывал дальше этого городка. Кое-кому из его друзей детства посчастливилось заболеть, и им потребовались особые медицинские услуги, которые можно было найти только в областном центре, но ему самому, поскольку он всегда был здоров и крепок, как молодой дубок, таких услуг никогда не требовалось. Так что скотные ярмарки в Бармоне были для него главным источником информации о том, что происходит в мире — туда съезжались торговцы из разных мест, зная, что скотоводы, завершив свои дела, купят у них ткани, свечи, вино, оливковое масло, соль, всевозможную домашнюю утварь, скобяные изделия и подарки для многочисленных родственников.
Для Килиана эта суматоха означала, что за узкой, прорезанной в скале единственной дорогой, ведущей к долине, существует иная вселенная. Вселенная слов и рисунков из учебников по географии и истории, из баек, которые рассказывали старшие, из голосов из дневных передач национального радио и вечерней новостной программы международного радио из Парижа, а еще бунтарского (по мнению отца и брата) радио Пиренеев.
Хакобо проснулся вскоре после того, как миновали Бармон. Его не разбудила даже суматоха, когда в автобус влезли с десяток пассажиров с детьми, втащив корзины с едой и картонные коробки, в которых возмущенно клохтали куры.
Килиана по-прежнему поражало, как брат умудряется заснуть в самых немыслимых позах, при любых обстоятельствах и в любое время. Он даже мог проснуться, поболтать некоторое время, выкурить сигарету и снова заснуть. Хакобо утверждал, что это хороший способ не тратить зря энергию и скоротать время, когда особо нечем заняться. Сейчас Килиан не возражал против молчания Хакобо. Наоборот, после прощания с Пасолобино он даже был благодарен за возможность отдохнуть от болтовни, чтобы привыкнуть к изменениям в пейзаже и в душе.