Удивительный это был май в Усть-Борске.
Старое деревянное село с действующей церковкой семнадцатого века, с дощатыми тротуарами и откормленными лайками, флегматично возлежащими посреди улицы, с бесконечными поленницами заготовленных впрок, на столетие вперед, дров, вдруг превратилось в столицу и "стартовую установку" гремящей на всю страну Трассы. За околицей и по огородам, как грибы, росли палатки и сборные дома различных служб; сотрясающие округу бульдозеры заполнили тесные улочки; поверх крыш проплывали кабины красных самосвалов; а над пойменным лугом взметнулась полосатая "колбаса" аэродрома. Трещали от тесноты добротные пятистенки Усть-Борска; энтузиазм, песни, воодушевление, радиопереговоры, смех выплеснулись из помещений и растеклись по округе.
Весь месяц почти круглосуточно в бывшем сельсовете, в амбарах, палатках и щитовках формировались отряды, увязывались проекты, утрясалась и срезались сметы, заседал комитет комсомола, давали рекомендации научные экспедиции, инспектировали представители министерств, обследовали, выслушивали и выстукивали будущих десантников медицинские комиссии, наседали журналисты и выколачивали вертолеты фотокорреспонденты. А каждую субботу в тесном клубе, по-допотопному рубленном "в угол", игралось десяток комсомольских свадеб. Да и то потому лишь десяток, что Усть-Борский прокат сплоховал с запасом белых свадебных платьев. И каждое воскресенье в том же клубе с оркестром провожали на Трассу два-три десанта, самостоятельных отряда от десяти до ста человек, выбрасываемых на реки, туннели и будущие станции. Так что в этой атмосфере за май, за один май, наполовину подтаяли курсы автокрановщиц. Все, кто был посмазливее да побойчее, улетели в десанты вместе с молодыми мужьями поварихами, подсобницами, учетчицами. А не улетевшие поглядывали друг на дружку растерянно: кого, мол, завтра недосчитаемся? И настороженно: кому же из нас, девоньки, суждено остаться последней?
Юлька была не дурнушкой, не мямлей, не занудой. Разве что в очках. Зато васильковые глаза, в которые только глянь... и золотистых волос копна... и фигурка что надо. Вот бы поразбитнее ей быть, поулыбчивей, позадиристей, а она больно серьезная уродилась. Словом, не из самых видных была Юлька и там, у себя в педучилище, и здесь, на ускоренных курсах. Но ведь и не из последних же! Тем не менее ряды автокрановщиц катастрофически редели, а Юльку все же еще никто не заметил и не отметил вниманием. Уж не ей ли суждено в одиночку слушать последнюю лекцию?
И вдруг! Вдруг посреди занятий заявляется Илья... то есть тогда она еще не знала, что это Илья... заявляется ладный такой, сухощавый и чистенький парнюга, волосы ершиком - сразу видно, головастый, целеустремленный и себя очень уважающий, отодвигает инструктора по автокранам а говорит:
- Товарищи девушки, срочно нужна повариха. Завтра уже в десант. Работа трудная, отряд особый - мостоотряд. Но в обиду не дадим, честно. Есть желающая?
- Есть, - пискнула Юлька, потому что горло перехватило и глаза затянуло внезапными слезами. То ли судьба ткнула в него пальцем, то ли сердце подсказало: твой!
- Как фамилия? - раскрыл блокнот Илья.
- Литвинова.
- Собирайся, Литвинова. В управлении спросишь Кулемина. В брезентовой своей робе явилась она в управление, спросила Кулемина. Никто такого не знал. Подождала, потолкалась в толпе, присмотрелась, определила, у кого что следует спрашивать, - нет, Кулемина среди командиров отрядов не числилось. В ней закипели слезы. Неужто обманул, разыграл? И тут из толчеи курток, роб и беретов вывернулся Илья и вежливо набросился на нее:
- Ты где же пропадаешь, Литвинова? Битый час ищу! Она объяснила. Он огорчился.
- Вот видишь, даже по фамилии не знают, Кулибин да Кулибин. Механик-самоучка! Раз без зарплаты оставили, на Кулибина выписали. Честно! И тут же присмотрелся к ней, будто впервые увидел, - пристально, заинтересованно. - Ну-ка, ну-ка, сними очки.
Юлька сняла и полыхнула на него застенчивой близорукой Синевой. До этой минуты лишь она знала, какой может быть хорошенькой. Иногда. И не для всех для одного.
Илья помолчал, ошарашенный, пробормотал:
- Промахнулся я с тобой, Литвинова, перессоришь ты мне отряд.
В этот вечер они долго пели у костра, причем, словно сговорившись, исключительно про любовь. Юлька чувствовала плечо Ильи и даже думать забыла про усталость, про сон, про завтрашний калорийный завтрак. А потом танцевали, и ей как "нашим милым дамам" туго пришлось, потому что никого нельзя было обидеть отказом.
Лишь на минутку очутились они с Ильёй вдвоем под покровом близко подступившего к табору ельника, откуда костер смотрелся тлеющим красным угольком. Илья бережно обнял ее за плечи.
Это было второе их свидание. И вдруг Илья обнял ее и прошептал:
- Юлька... Вот погоди, закончим Трассу...
- Ты с ума сошел! Это же шесть лет! - несмело возразила она,
- Не могу дезертировать с Трассы, - трезво разъяснил Илья. - Даже вот так... в семейную жизнь. Честно. Построим, тогда уж...
- Ты с ума сошел, - пискнула она, чувствуя, что ее возносит за облака. Вот построим мост, тогда...
- Еще шесть дней, - подсчитал он. - Целая неделя! Нет, это немыслимо, Юлька!
Она сняла очки и припала к его белой рубашке.
- Я твоя навсегда, на веки вечные, бессрочно, пожизненно, до той самой доски... Но там Валька, ему будет плохо...
- Валька? При чем тут Валька?
- Ему будет плохо, - только и сумела она повторить.
- А если я поставлю условие: или - или?
- Илюшенька, ну какие могут быть условия? - жалко рассмеялась Юлька. Или будь счастлива, или оставайся человеком, так, что ли?
Они вернулись к костру. Над их головами уже погромыхивал гром, пристреливаясь, посверкивали молнии вдали. Не символические, вполне реальные.
Под этим добродушным отдаленным рокотанием еще долго сидели у догорающего костра, мечтали о будущем. И Валька накинул ей куртку на плечи, а Илья устроился напротив, рассеянный и словно озабоченный.
- Это же, если разобраться, не просто мост, - сказал Пирожков, - кусочек Трассы. Мост в будущее.
- Будущее, как известно, начинается сегодня, - напомнил Арканя. - Чего ты ждешь от будущего, Кулибин?
- Чтобы труд абсолютно для всех стал радостью. Чтобы стяжательство стало общественным позором, чумой, проказой. И когда это сбудется, хочу видеть людей добрыми.
- Добрыми?! И бандитов тоже? Ага, их уже не будет? Но все равно очень интересная мысль. А ты, Юлька, что скажешь?
- Пусть бы о человеке никогда не судили по внешности!
- А я... я... - вдруг выкрикнул Валька Сыч. - Я бы о человеке по душе судил! Официальные звания ввел бы: серебряная душа, стальная душа... бумажная душонка. А для самых... самых душевных, - и он открыто глянул на Юльку, - установил бы высшее звание - Золотая душа.
Упали первые капли дождя, и ребята начали расходиться. В этот момент и увидела Юлька, как Сыч вырезает что-то на прутике.
- Что это ты режешь, Валька?
* * *
Это была ночь с шестого на седьмой день творения моста через Ою. Громыхавшая в отдалении гроза принесла ливень. Вода рушилась из поврежденной небесной тверди не дождем - лавиной. Во всю ширь долины, от леса до леса, катил мутный пузырящийся, напряженно гудящий поток. Только где-то далеко, на середине этой полноводной реки, бессмысленно торчали четыре покосившиеся игрушечные коробки: три в кучке и одна поодаль. Не связанные, еще не полностью загруженные балластом русловые опоры снесло внезапно обрушившимся паводком. Ближнюю, пирожковскую, своротило метра на три, а стоявшую на самой русловине под крутым берегом, сычевскую, уволокло аж на десяток метров.
Вот когда вспомнился Илье тот самонадеянный разговор с Деевым. И наверняка вспомнилось, что не плюнул.
Ломалось все - не только график отряда, график СМП, график автопоезда и, стало быть, график Трассы. Еще бы, вместо начала августа взять Перевал в конце ноября! Предупреждал же Деев: "Вся Трасса в тебя упрется!" Теперь, даже если день и ночь рубить русловые опоры, ни за что в срок не уложиться. Первое августа, первое августа, первое августа...