21
В ночи огнями весь Брюссель сиял.{195}
Красивейшие женщины столицы
И рыцари стеклись на шумный бал.
Сверкают смехом праздничные лица.
В такую ночь все жаждет веселиться,
На всем — как будто свадебный наряд.
Глаза в глазах готовы раствориться,
Смычки блаженство томное сулят.
Но что там? Странный звук! — Надгробный звон? Набат?
22
Ты слышал? — Нет! А что? — Гремит карета,
Иль просто ветер ставнями трясет.
Танцуйте же! Сон изгнан до рассвета,
Настал любви и радости черед.
Они ускорят времени полет.
Но тот же звук! Как странно прогудело!
И словно вторит эхом небосвод.
Опять? Все ближе! А, так вот в чем дело!
К оружью! Пушки бьют! И все вдруг закипело.
23
В одной из зал стоял перед окном
Брауншвейгский герцог{196}. Первый в шуме бала
Услышал он тот странный дальний гром
И, хоть кругом веселье ликовало,
Он понял: Смерть беспечных вызывала!
И, вспомнив, как погиб его отец,
Вскочил, как от змеиного ужала,
И на коня! И умер как храбрец!
Он, кровью мстя за кровь, нашел в бою конец.
24
Все из дворца на улицу спешат,
И хмель слетает с тех, кто были пьяны.
И бледны щеки те, что час назад
От нежной лести были так румяны.
Сердцам наносят тягостные раны
Слова прощанья, страх глядит из глаз.
Кто угадает жребий свой туманный,
Когда в ночи был счастьем каждый час,
Но ужасом рассвет пирующих потряс.
25
Военные бегут со всех сторон,
Проносятся связные без оглядки,
Выходит в поле первый эскадрон,
Командой прерван сон пехоты краткий,
И боевые строятся порядки.
А барабан меж тем тревогу бьет,
Как будто гонит мужества остатки.
Толпа все гуще, в панике народ,
И губы бледные твердят: «Враг! враг идет!»
26
Но грянул голос: «Кемроны, за мной!»{197}
Клич Лохьела{198}, что, кланы созывая,
Гнал гордых саксов с Элбина{199} долой;
Подъемлет визг волынка боевая,
Тот ярый дух в шотландцах пробуждая,
Что всем врагам давать отпор умел, —
То кланов честь, их доблесть родовая,
Дух грозных предков и геройских дел,
Что славой Эвана и Дональда{200} гремел.
27
Вот принял их Арденн{201} зеленый кров,
От слез природы влажные дубравы.
Ей ведом жребий юных смельчаков;
Как смятые телами павших травы,
К сырой земле их склонит бой кровавый.
Но май придет — и травы расцвели,
А те, кто с честью пал на поле славы,
Хоть воплощенной доблестью пришли,
Истлеют без гробов в объятиях земли.
28
День видел блеск их жизни молодой,
Их вечер видел среди гурий бала,
Их ночь видала собранными в строй,
И сильным войском утро увидало.
Но в небе туча огненная встала,
Извергла дым и смертоносный град,
И что цвело — кровавой грязью стало,
И в этом красном месиве лежат
Француз, германец, бритт — на брата вставший брат.
29
Воспет их подвиг был и до меня,{202}
Их новое восславит поколенье,
Но есть один средь них — он мнe родня, —
Его отцу нанес я оскорбленье{203}.
Теперь, моей ошибки в искупленье,
Почту обоих. Там он был в строю.
Он грудью встретил вражье наступленье
И отдал жизнь и молодость свою.
Мой благородный друг, мой Говард, пал в бою.
30
Все плакали о нем, лишь я не мог,
А если б мог, так что бы изменилось?
Но стоя там, где друг мой в землю слег,
Где — вслед за ним увядшая — склонилась
Акация, а поле колосилось,
Приветствуя и солнце и тепло, —
Я был печален: сердце устремилось
От жизни, от всего, что вновь цвело,
К тем, воскресить кого ничто уж не могло.