Чем дальше мы ехали, тем все более и более смягчались пейзажи. Встречались красивые рощи, цветистые луга, обширные поля с колосистым хлебом и даже небольшой лесок. Это единственное место в Палестине, где мы увидели лес. Здешние картины как-то ближе, роднее нашей душе, чем суровые виды каменистой Иудеи. Простота деревенской жизни туземных крестьян, или феллахов, невольно напоминает с детства вычитанную из Евангелия ту безыскусственную обстановку, среди которой раздались премудрые притчи Божественного Учителя. Почти на каждом шагу встречается какая-нибудь иллюстрация к евангельскому тексту. Вот проехал старец на маленьком осле, чуть не касаясь свесившимися ногами земли. Вот молодой пастух не спеша идёт по склону горы со своим стадом «мелкого скота». Или вот пробирается феллах по полю со своими волами. Почти у каждого источника можно видеть черноглазую девицу с темным кувшином на плече или на голове.
Остановились мы в одном небольшом селении на короткий отдых. Все мы сошли с тарантасов и расположились около небольшой лавочки выпить воды или кофе. Обмениваясь своими впечатлениями, мы громко говорили, смеялись и вообще производили заметный шум. Перед нами наискось лежала дорога. Вдруг из-за угла дома показывается араб в темносинем полосатом плаще, в красном кумбазе, с белым платком на голове под двойным черным кольцом толстой веревки. Высокий, статный, он медленно шёл, по дороге, как бы в глубоком раздумье. Несмотря на наш веселый и громкий смех, он не повернул головы в нашу сторону. Для этого философа как бы не существовало ничего земного. Мы сразу смолкли и переглянулись между собою. Ведь арабы так любопытны, а наш шум и вереница тарантасов – не обычное явление в этом глухом местечке.
– Так только мог пройти Христос или библейский пророк, – заметил нам мой товарищ в бедуинском костюме.
В самом деле, точно видение, не оглядываясь назад, исчез вдали за холмами самоуглубленный странник.
Вспомнив Христа, мы заговорили о Его костюме. Обыкновенно изображают Его на иконах белым, без головного убора, в греческом красном хитоне и с синей хламидой на плечах. Но так, ли это было на самом деле? Наш «бедуин» настойчиво доказывал, что Иисус Христос, как и все евреи того времени, не носил костюма язычников, а наверно имел такой же кумбаз и абу, какой носят и теперь все жители Палестины.
– Иоанн Предтеча, – говорил он, – заметил про себя, что он недостоин развязать ремень обуви Его; следовательно Христос носил обувь. А если так, то отчего не допустить у Него и обычнаго на Востоке головного убора в защиту от жгучего солнца?
Другие возражали ему, но слабо, указывая на запрещение (Лк. 10) брать с собою обувь. Мне казалось, что спорить об одежде не зачем. Кумбаз арабов это тот же хитон греков. Положим, у Христа он имел ту особенность, что был не сшитый, а весь тканый но все-таки стягивался поясом, о котором упоминается в евангелии (Лк. XII). Также и греческая хламида вполне соответствует современному плащу, бурнусу, иди «аба», как называют арабы. У Христа абу разодрали на четыре части. И в самом деле арабский плащ легко длится на четыре равные части, стоить лишь отделить пришитыя две полки, а остальное разодрать пополам сверху до низу. Что же касается запрещения брать обувь, то, вероятно, это сказано о второй запасной паре, потому что одновременно говорится не брать двух одежд (Мт. X, 10).
– Пойдемте-ка дальше! – перебила наш спор матушка. – А об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевыя лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут. Если же траву полевую Бог так одевает, то тем боле нас оденет… Пойдемте!
В самом деле, день склонялся к вечеру, и надо было поспешить к подъему Назаретской горы. Я по-прежнему сидел в тарантасе с отцом диаконом и слушал его медленный, нескончаемый рассказ о его родном городе. Он нагружен был множеством мешочков, футляров, узелков, кошельков, и все это поочередно выпадало на дорогу. То и дело приходилось подбирать ему то очки, то платок. Наконец, я не выдержал и, собрав всю мелочь, передал её жене диакона.
Поздно вечером мы прибыли в священный город Назарет и остановились в русском доме.
Не успели немного отдохнуть с дороги и закусить, как наступила ночь, темная, тихая, настоящая палестинская ночь. Я вышел на крышу дома, но черный бархатный покров уже окутал город. Оставалось любоваться только светлыми звездами на небе.