"Давай по порядку, - думал господин Фейсал. - Когда я впервые ощутил беспокойство? - это очень важно - когда?! Когда капитан заговорил об этом трюньильце из труппы Жмуна. Может, это как-то связано с циркачами?"
Вроде, нет. Конечно. первым делом он затребовал от своих людей данные на весь этот сброд - еще когда Флорина на похоронах батюшки сообщила ему о странном завещании графа и просила о помощи - первым же делом затребовал данные и внимательно изучил. Выходит, что-то с тех пор изменилось, что-то, чего он тогда не знал и не учел?
Что?
Гул с ближайшей улицы, к которой господин Фейсал неспешно приближался, мешал думать. Да еще эта кошка, мяукавшая за спиной!..
"Старюсь, дряхлею, - с досадой размышлял он. - Эх, начнись оно все лет пять-десять раньше... А сейчас слишком много всего приходится удерживать в голове... да если бы дело только в голове!
Но все-таки, что такое в этом Ясскене? Ну, трюньилец..."
И тут он вспомнил! Конечно же, Ясскен! Это имя было в одном из докладов, пришедших от иншгурранских шпионов в герцогстве. Оно фигурировало там в длиннейшем списке и ничем особым выделено не было, поэтому-то Фейсал сразу и не вспомнил; к тому же в приснопамятном докладе хватало другой, более впечатляющей информации.
Однако при чем здесь К`Дунель? Неужели совпадение? Или мальчишка решил сыграть в собственную игру? То есть, что решил, это ясно и так, потому к нему свои люди и будут приставлены, уже "пришиты", если точнее, - но неужели он решил встрять в такую игру?
Непохоже.
Или он неплохой актер, чего прежде за К`Дунелем не водилось, либо действительно мысль об Ясскене пришла к нему в голову, так сказать, экспромтом. Ну ладно, с этим мы потом разберемся, сперва нужно бы решить, что делать, позволять ли капитану брать с собой трюньильца или...
И как - вот главное! - это может быть связано с жонглером и с тем что он, не исключено, Носитель? Что же, язви его в душу, затеял покойный зятек, муж покойной же сестры?!
Ноги привычно несли господина Фейсала по узкой безымянной улочке, не мешая размышлениям. Мешал нараставший гул, явно мужичье чем-то взволновано; будем надеяться, они не бунтуют, уж очень это не ко времени бы оказалось...
Они не бунтовали. Они ловили быка - вот этого, рыжего, вымазанного грязью и кровью, с угнездившейся в темных камнях глаз смертью.
К чести господина Фейсала следует признать, что он не растерялся. Рявкнул: "Стоять, зар-раза!!!" - и громко хлопнул в ладоши. Когда-то где-то от кого-то господин Фейсал слышал, что таким образом можно напугать взбешенных псов.
Однако "что доступно Кабарге, то не доступно королю"; бык сорвался с места и помчался прямиком на господина Фейсала. Тот стоял до последнего ох уж эти таллигонские пляски с быками, скольких доверчивых свели в могилу! - после чего отпрянул в сторону, да не рассчитал, споткнулся обо что-то, в ребра ему вонзился рог; мычание; крики; темнота, темнота, засасывающая, просторная, ватная...
...Примерно в такой же темноте проснулся час спустя Жокруа К`Дунель.
Затекли и шея, и ноги; он поднялся, тут же налетел на проклятый стол, потом на один из стульев, наконец ухитрился зажечь потухшие свечи и начал приводить себя в порядок. Причем не только внешне - не в последнюю очередь следовало разобраться с той кашей в мозгах, которая заварилась после разговора с господином Фейсалом.
Собственно, именно из-за этого капитан и последовал настоятельной просьбе своего визави и прождал в кабинете... а интересно, сколько времени прошло? Свечи-то, в том числе и та, что с зарубками, часовая, погасли, а как давно - поди разбери. Ладно, с этим позже.
Отряхиваясь и разминаясь, он в который раз подумал, что еще легко отделался. Старик-то сперва явно был не в духе, это уже потом оживился, когда услышал про планы К`Дунеля относительно Гвоздя. Еще не знает, что его собственные планы идут несколько вразрез с К`Дунелевыми. Сатьякал смилостивится - и не узнает.
А может, за ближайшие неделю-другую все настолько переменится, что вообще планы К`Дунеля и господина Фейсала не будут иметь никакого значения.
Но капитан по-прежнему предпочитал не верить в удачу и рассчитывать только на себя. "Готовься к худшему", - так было написано на девизной ленте герба фамилии К`Дунелей, фамилии, добавим, изрядно сдавшей за последние лет сто - и последний и единственный ее представитель (пока? - неучтенные бастарды не в счет) уж чего-чего, а девиза фамильного придерживался. А зная за собой свойство поспав часок-другой решать самые сложные задачи, он и остался в кабинете. Теперь та самая каша в мозгах сварилась, остается расхлебывать.
С чего начнем, капитан, с чего, ваше истрепанное благородие?
С начала, разумеется.
К`Дунель не по-доброму сузил глаза, выстукивая по столешнице разудалый марш гвардейцев. Хотя надо бы, наверное, гимн Братства, все-таки Братство, как ни крути, имеет к случившемуся самое непосредственное отношение.
Запретниками не становятся, запретниками рождаются, сынок. Это папа так говорил, ныне покойный, а когда-то - хуже, чем покойный, ходячий мертвец, граф без поместий, без денег, с гнутым медяком славы, который ни один побирушка не возьмет - побрезгует. Смерть тоже побрезговала, завещав медяк-славу в наследство единственному сыну покойного - вместе с тайными знаниями, которым, если уж честно-откровенно, цена в базарный день еще меньше. "Полплавника" медного, фальшивого - и то никто не позарится.
Но когда-то все было по-другому (рассказывал папа, а ты, молодой еще, мечтавший о славе, блеске, вздохах красавиц, с внимательным выражением на лице скучал возле отцовой кровати), когда-то культ Запретной Книги не был уделом худородных богачей и обедневших отпрысков древних знатных родов. Кстати, в те годы и слова "знать", "знатный" подразумевали совсем другое. Знатью именовали тех, кто был посвящен в тайну "Не-Бытия" - но не в сам факт существования еще одной Книги, а в то, что... (ты зевал, вежливо прикрывая рот рукой и стараясь не размыкать губ; много позже будешь мучаться: много ли тогда прозевал?! - и никогда не узнаешь ответа). По сути-то, сынок, и захребетные походы случились только потому, что многие из знати были запретниками. Иначе зачем бы лучшие, самые богатые дома Иншгурры и Трюньила отправляли своих отпрысков за Хребет, в чужие, враждебные земли? За славой? Не смеши меня, сынок! Кому нужна слава, обретенная посмертно? За деньгами? Участие в походе стоило недешево, чем больше у тебя было, тем больше ты терял; это мужичье, вооружившись дрекольем да подпоясавшись вервием, с громким "ура" шагало навстречу неизвестности: им не было, что терять. А нам было... и поэтому мы шагали тоже.
Слишком поздно мы поняли, сынок, что можем приходить в Тайнангин из года в год, из века в век, истощая свои сокровищницы, теряя под стенами их крепостей сотни и тысячи людей, - и так и останемся ни с чем, никогда не завоюем эти иссушенные солнцем и круто посоленные морем земли; и - что самое невыносимое, невообразимое для многих - Сатьякалу все равно. Они никогда не снизойдут и никогда бы не снизошли, и мы, выходит, зря... (ты снова зевал, капитан: разумеется, зря, ты и так это знал, тоже мне, великое откровение).
Отец горячился, понимая, что тебе тоже все равно. Махонький, сухонький, совсем не величественный, он ворочался на кровати, с которой не смел вставать, ибо так приказал лекарь, и тебе было жалко папу (поэтому ты слушал), а он пытался объяснить тебе то, что теперь ты понимаешь... только теперь. Мы верим лишь в то, сынок, что можем пощупать, - но это не вера. Еще мы верим в то, что сулит нам радости и блага в будущем, но от этой веры попахивает чернилами на расписке ростовщику. Наконец, мы верим в то, что грозит нам покаранием в случае неверия, - и это вера рабов под зависшим кнутом.
"Какой же ты хочешь веры, папа?" - спросил ты, чтобы не молчать.
Он не ответил, потянулся взглядом к фамильному гербу на стене, но только покачал головой и откинулся на подушки.
Заговорил о другом.
Пойми, сынок, если кнут не ударяет слишком долго, рабу начинает казаться, что так будет всегда. Но рано или поздно кнут бьет; потому что, если угодно, кнут и раб созданы друг для друга. (Ты вежливо зевал). То же и с Братством. Сейчас оно превратилось в сборище мистиков, в модную игру для молодежи: "Мы бунтуем против Церкви, ах, какие мы рисковые парни!" Что, зачем, о чем - вряд ли кто-то из них представляет. И тем более вряд ли кто-нибудь из них догадывается, что Церковь-то сама позволила им существовать, ей выгодно это. Один лишь факт причастности к чему-то тайному, что не для всех, дает возможность нынешним запретникам не задумываться, в чем именно состоит тайна... да много о чем не задумываться! А ведь в прежние времена Братство было собранием людей, небезразличных к судьбе своей страны, вообще этого мира.