Они ошибаются. То есть да, ты чародей. И именно поэтому — можешь. Нет ничего проще, чем заставить самого себя не вспоминать.
(падение! падение с небес — в никуда; из никуда — в… )
— Ты будешь помнить, Лягушонок! — шипят голоса. — Мы заставим тебя, Страж, заставим!
— Улыбнись! — приказывают они. — Мы посвящаем тебя в эту тайну, ты теперь посвященный!
И они наносят ритуальные шрамы на твои щеки. Такие или почти такие ты получил бы, если бы остался в монастыре Пестроспинной…
(тварь! все они твари! Но уже одним меньше, они заплатили, ты не позволил!.. )
Эти мысли похожи на удары клювом птенца (твари!) , птенца, который вот-вот вылупится.
Вяло, тяжело и огнисто ворочается в животе (было, было, было) невесть что.
Ты знаешь, что птенец по-прежнему жив и по-прежнему там, внутри. В твоей памяти. И рано или поздно…
(низойдет!..)
Но у тебя есть отсрочка.
Сворачиваешься, как упавший с пюпитра сверток, как ребенок в утробе матери, как лиса перед снежной бурей, как змея перед (твари!) броском.
По щекам текут слезы. Соленые и вязкие.
Воспоминания.
Дай им высохнуть. Дай шрамам затянуться.
Позволь Пелене упасть.
…пахнет сиренью.
Где-то далеко, в одной из башен Сна-Тонра, даскайль Конгласп произнес свои последние слова.
— Ты хоть представляешь, кого воспитал?! — воскликнул он.
— Представляю, — ответил Тойра. И добавил: — Прости.
Но этого даскайль уже не услышал.
Они продолжали поиски до раннего утра — и делали бы это дольше, но Многоликий помешал. Дэйнил узнал о случившемся очень быстро — в том числе и про то, что Гвоздь с врачевателем оказались в проулке и начали расспрашивать у всех подряд, не видел ли кто Матиль. Всё-таки Многоликий — шептун высокой ступени, не то что Гвоздь; у Многоликого в подпасках пол-Клыка ходит.
— Вы что ж, братушки, совсем головы потеряли, да?! — шипел Дэйнил на Гвоздя и врачевателя, оттеснив их подальше от толпы. — Это повезло вам еще, что «стрекозы» не очухались, им в храме хватает мороки из-за убийства того прозверевшего. Однако ж как только сюда переметнутся и все ходы-выходы… Оно, конечно, поздно уже будет, но им не ради итога, им для видимости важно: чтоб высшие жрецы в священные жертвы не определили за разгильдяйство. Им подозрительные типы нужны… вот вроде вас, вы им в самое яблочко: двое хмырей, которые ищут на месте зверского… хм… жестокого убийства маленькую девочку. И пойдут спрашивать: а чего ж именно тут ищете, а куда раньше смотрели?.. А вам, господин врачеватель, вообще бы отдохнуть не мешало. Лица ж на вас нет…
Это он преуменьшил. Господин Туллэк за прошедшую ночь из просто старого хворого человека превратился в ходячего покойника. Движения стали неуверенными, взгляд как у побитой собаки, правый уголок рта время от времени вздрагивал и растягивался в улыбку нервного тика.
Гвоздь даже думать не хотел, как выглядит сейчас он сам. Думал только про Матиль. Верил: раз не нашлось тела, значит, жива.
Обязательно должна быть жива!
Многоликий встряхнул его за плечи:
— Ты меня слышишь, нет?! Я говорю, убирайтесь отсюда, оба! Я попрошу людей, чтобы без пыли и шуму поспрашивали кого надо про твою девочку. А сам не отсвечивай здесь, давай, брат, чтоб и духу твоего здесь не было! Если что узнаю, найду тебя и всё расскажу. Пошли, пошли, там человек как раз в монастырь наметился ехать, так он подбросит вас, чтоб не заблудились.
Наверное, в первую очередь Многоликий хотел убедиться, что они уйдут, но Гвоздь не стал возражать. Тем более на своих двоих он бы еще так-сяк дохромал до обители, а вот врачеватель — навряд ли.
Они-таки напоролись на патруль «стрекоз», но Многоликий, видно, был знаком с сержантом, поэтому обошлось.
— Неча добропорядочным шастать об такой поре, — сурово процедил «стрекоза». — И так полно беспорядков и безобразиев. — Он вздохнул: видимо, столь длинные фразы давались служаке нелегко. — Идите — да поосторожней тут, ага.
— Спасибо за заботу, — поклонился Дэйнил. — Обязательно будем смотреть в оба!
Он довел их до расхлябанной телеги, груженной, как сперва показалось Гвоздю, вымазанными в грязи головами уродцев. Только приглядевшись, он понял, что это отборная свекла, которую хозяин телеги, угрюмый вислоусый тип, намеревался везти в монастырь.
— Эти, что ль? — безрадостно спросил он у Многоликого.
— Эти. Отвезешь в целости и сохранности, и чтоб до самых ворот.
— А ежли заартачутся?
— Не заартачимся, — ответил за себя и врачевателя Гвоздь. — Ну что, поехали?
— Я глаз не сомкну, — пообещал на прощание Многоликий. Из-под земли достану вашу пигалицу… откуда угодно! — добавил он, сообразив, что клятва «достать из-под земли» звучит слишком уж мрачно.
Как только телега загромыхала по булыжнику мостовой, господин Туллэк тотчас задремал. Сгорбившись и прижавшись к занозистому борту; он клевал носом, а по щекам его из-под неплотно опущенных, вздрагивающих век катились слезы.
Смутившись, Гвоздь отвернулся и с горечью вспомнил поговорку о дороге во Внешние Пустоты, вымощенной благими намерениями. Он не верил, что Многоликому удастся отыскать Матиль, даже при помощи всех своих агентов. Так же, как не верил, что когда-нибудь «стрекозы» найдут настоящего убийцу монахов.
Как показало время, Гвоздь в этом не ошибся.
Он тоже задремал, пока телега тряслась по выбоинам. Всё, случившееся за истекшие сутки, казалось кошмаром, не имеющим ничего общего с действительностью. И даже вспоминать о том, что происходило, Кайнор мог только урывками, будто в бреду, но разве то, что с ними всеми произошло, — не бред?!.
Продавец свеклы подгадал в самый раз: к воротам Клыка они подкатили к моменту, когда сонные стражники начали раздвигать створки.
— Спешишь, чтоб другие не обошли на повороте? — хмыкнул один из них вислоусому.
— Не, — отмахнулся продавец. — Куды же спешить-та? У меня-т договоренность со святыми отцами, кады ни привезу — купют. — И причмокнул заленившейся кляче: — Па-ашла, убогая! Нам ишшо с тобой ехать и ехать.
Они вырулили на южную дорогу, в обход Ярмарочного холма, и неспешно покатили к монастырю. Прямо перед Гвоздем, который сидел спиной к лошади и торговцу, воспаленным оком вставало рассветное солнце. Скривившись, он прикрыл лицо рукой и отвернулся от слепящих лучей. Голова была пуста, как дырявая бутыль, которая и дзынька мелодичного не способна издать…
— Ну, — прокашлялся через какое-то время вислоусый, — приехали, стал-быть. Бляхи входные у вас хучь есть-та?
Бляхи у них были. Не дожидаясь, пока стоявшие у ворот-страниц добровольные стражники позовут кого нужно, чтобы принять свеклу, Гвоздь слез с телеги и помог сойти господину Туллэку. За всё время врачеватель не проронил ни слова. Теперь он так же молча спустился и, опираясь на трость и на плечо Кайнора, зашаркал по дорожке, кажется, даже не интересуясь, куда его ведут.
— Что это с ним? — спросил один из стражников, которого, как помнил Гвоздь, звали Грихх. В вопросе звучала искренняя обеспокоенность, поэтому Кайнор ответил вежливо.
— Устал, — сказал он Грихху. — И, кажется, выпил чуть больше, чем следовало бы…
— Вы удивительно скромны, господин Кайнор! — ядовито процедила графинька, которая Сатьякал ведает каким образом очутилась в монастырском дворике. Не их же двоих она ждала!.. — Всего лишь «устал» и «выпил чуть больше, чем следовало»?! Настолько «чуть больше», что и он, и вы напрочь забыли о девочке, которую взяли с собой!
Она стояла посреди дворика, уперев руки в бока и свирепо прожигая Гвоздя взглядом. Недавно рассвело, но многие уже поднялись, чтобы идти к Храму, на Холм или в Клык, и сейчас — кто с интересом, кто с осуждением — наблюдали за происходящим. Даже продавец свеклы и монахи, пришедшие принять товар, отвлеклись и смотрели в их сторону.
— О, вы просто прелесть, господин Кайнор! — не унималась графинька. — Уйти с ребенком и потерять его — как это… как это по-жонглерски! О, какое прелестное простодушие, какая беззаботность и естественность! Браво, господин Кайнор, браво!