Она фыркнула и продолжила рвать мясо клыками. Да, она вспомнила: точно такой же запах был у кабарги, из-за которой (ну, не только из-за нее) волчица решила увести стаю искать новые угодья. Если и здесь водятся подобные звери, пожалуй, надо уходить на юг: там людей еще больше, но люди ее пугали не так… во всяком случае, люди с обычным запахом.
Ей вдруг показалось, что труп, который она пожирает, тоже легонько отдает запахом старика. Но тело слишком долго лежало у костра и провоняло дымом, который перебивал все прочие запахи. Наверное, она ошиблась.
К тому же голод сейчас был сильнее страха.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Я «прости» не умею писать — ты прости.
Если жребий настиг нас что ж, нужно идти.
Отправляясь в дорогу, вернусь ли — не знаю.
Лишь тайком прошепчу: «Отпусти! Отпусти!»
Паломникам к Храму, как известно, следует вести себя покаянно, чинно и смиренно. Уж если угораздило снять комнаты в монастыре Алых Букв — похабные песий не горланить, в кости-карты-наперстки не играть, прелюбодействовать же с постными лицами, тайно и неохотно.
И ведь с самого начала не нравилась Гвоздю эта мысль про паломничество, с самого же начала!..
Шутки свои ему тоже давно разонравились. Пустые были шутки, ржавые — и пахли лошадиным навозом, как и он сам. Присоветованные постояльцами душистые травы, обкуривание дымом и мытье в ледяной воде Ллусима помогали мало: стойкий запах, как казалось Гвоздю, следовал за ним неотступно. Хотя, наверное, правы были те, кто утверждал, что никакого запаха нет, а Рыжий до сих пор комплексует из-за своего падения лицом в… хм… навоз. Собственно, именно так эту мысль сформулировал господин Туллэк, но и остальные высказывались в подобном же духе.
Вообще настроения в гостинице царили самые упаднические. Два дня назад, начиная с того утра, когда Гвоздь и врачеватель вернулись в обитель, зарядили мелкие, тошнотворные дожди. Большинство паломников, презрев мокрень и холод, на целый день отправлялись к Храму, где уже началось Печатанье — кто в надежде разжиться хотя бы клочком от одежд священных жертв, кто — в погоне за зрелищем или милостью, которая, по бытовавшим в народе поверьям, снисходила на паломников именно во время Печатанья. Обычно его начинали на следующий день после первого полного заседания Собора — так было и в этом году, но вот торжественные шествия со священными реликвиями, тоже происходившие в первый день Печатанья, откладывались из-за плохой погоды, а именно на них многие из паломников рассчитывали попасть прежде всего.
Они уходили еще до рассвета и возвращались в монастырь поздно ночью, усталые, обозленные, пахнущие потом и кровью. Гвоздь, не обязываемый своей клятвой к подобным подвигам, предпочитал оставаться в стенах обители — как по большому счету и вся их разношерстная компания. Однако у каждого имелась своя причина сидеть взаперти. Графиньке нездоровилось, видимо, у нее как раз настали дни обычного женского недуга, что выражалось в повышенной раздражительности и замкнутости. Урну с прахом покойного батюшки она передала на попечение монахам (вместе с довольно внушительной суммой) — и теперь могла полностью посвятить себя хандре и недомоганию.
Впрочем, не она одна. Господина Туллэка изрядно потрепали ночные приключения в Клыке, и сперва он вообще слег, мучимый жаром, но через денек немного отошел (в том числе — благодаря присутствию у постели Матиль), начал выходить, прогуливаться по коридору и по двору, в конце концов задружился с Гриххом и пропустил с ним по кружечке пивка, беседуя «за жизнь». О том, чтобы наведаться в Клык и встретиться с таинственным Смутным, врачеватель не забыл, но не был пока что готов к еще одной прогулке в городок.
Гвоздь слонялся по гостинице вялым привидением, неохотно ругался с Талиссой (щипки не прекратились, о нет!) и подолгу рассказывал веселые истории Матиль. Конопатая с памятного, «навозного», утра далеко от Гвоздя не отходила и вела себя смирнее, чем обычно. По словам Айю-Шуна, девочка не помнила, что с нею произошло после того, как ее «потеряли» Рыжий и врачеватель. Первым же делом Гвоздь поговорил с Матиль и попросил прощения, ведь именно из-за него она попала в этакую передрягу, но конопатая лишь шмыгнула носом м заявила, мол, простит, но с одним условием: если он никогда больше!..
Гвоздь пообещал, что никогда, и был искренен.
Из дальнейших расспросов он выяснил, что малышка действительно помнит только то, что он оставил ее со святыми отцами, а потом как Айю-Шун подобрал ее на одной из улиц (где она стояла столбом и совершенно не понимала, почему там очутилась). Гвоздь тоже не очень-то понимал; в том числе и — что в Клыке делал Айю-Шун! (Само собой, тайнангинец никаких объяснений на сей счет не давал и не собирался…)
Единственным назверобожным оказался Дальмин, который отпросился у графиньки и уходил в Храм, однако ненадолго, и возвращался то к обеду, то к ужину, но никогда не задерживался допоздна. Молодые же спутники Флорины, навязанные ей Дровосеком-старшим, целыми днями упражнялись в фехтовании возле конюшни, потешая зевак и дико раздражая как конюхов, так и монахов.
Вечером второго дня Гвоздь, как обычно, сидел в зале на первом этаже. Здесь столовались или же собирались для бесед (непременно благочестивых и неспешных!) паломники, способные оплатить пропитание. Здесь же устроились в уголке и они с Матиль. Гвоздь рассказывал ей о своих странствиях; бывало, подходили и другие любопытные, кто-то в конце концов встревал, тоже рассказывал какую-нибудь байку… так и коротали время.
Сегодня же, едва они с Матиль обуютились на прежнем месте, Гвоздь углядел графиньку: та, видимо, перехворала и теперь спускалась в зал, впервые за всё это время. Раньше-то Айю-Шун ей даже харчи в комнатку носил, а нынче, гляди-ка, снизошла, сиятельная!
Да не она одна — оба юных мечемашца, вдоволь поупражнявшись во владении клинками, переоделись и тоже поспешали отдохнуть, так сказать, среди народа. Вон Эндуан даже лютню прихватил (и где только раздобыл? — в монастыре-то!). Молодые люди явно не пылали желанием присоединиться к Матиль и Гвоздю, а вот графинька… ну, пылать, может, и не пылала, однако ж направлялась именно сюда.
— О, тетя Флорина!
— Ага, и дядя Эндуан с дядей Шкиратлем, — мрачно добавил Гвоздь. — Присаживайтесь, господа, составьте компанию.
Дровосек-младший метнул еще один упреждающий взгляд в сторону чернявой, но та невозмутимо поблагодарила жонглера за приглашение и устроилась на соседней лавке. Эндуану ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Шкиратль тоже присел, но на краешек стола; кажется, происходящее изрядно забавляло его.
— Как ваше настроение, графиня? — вежливо осведомился Гвоздь. — Надеюсь, оно не столь хмурое, как небо за этим окном?..
— Благодарю, господин Кайнор. Сегодня у меня с настроением всё в порядке. И, полагаю, оно станет еще лучше, поскольку Эндуан где-то отыскал лютню и обещал нам сегодня что-нибудь сыграть.
— Здорово! — искренне восхитилась Матиль.
Гвоздь едва не расхохотался. Похоже, перед ними разыгрывалось второе действие драмы, первую часть которой он имел сомнительное удовольствие наблюдать в замке К'Рапаса. А вот юному Дровосеку было не до смеха: вряд ли во время обещаний «сыграть» он рассчитывал не то что на Гвоздя с Матиль — даже на Шкиратля.
— Кхм-кхм… не уверен, что смогу превзойти в этом истинного мастера… — Эндуан кисло улыбнулся Гвоздю. — К тому же, я теперь это вижу, лютня-то ни к зандробу не годится, она расстроена.