— Зуб?
— Да, господин Шкиратль, зуб. Жаль, что я беседовал с Гриххом и оказался здесь, когда вы уже вымыли комнату от крови… и прочего. Вы молодец, что нашли и обратили внимание на куколку и ее голову, но в голове — в голове-то зашит зуб!
— Однако Эндуан не терял зубов.
— Даже в детстве? — с иронией спросил врачеватель. — Да-да, это молочный зуб, вне всяких сомнений. И таким образом, господа, мы делаем единственно возможный вывод: человек, изготовивший куколку, собирал материал загодя. Волосы, между прочим, тоже скорее всего взяты у Эндуана, когда он был мальчиком и еще не завивал их щипцами. Поэтому да, да и еще раз да: кукольник собирался убить именно Эндуана, сына К'Рапаса-Дровосека. Зачем — этого я пока не пойму…
— Приемного сына, — тихо произнес Шкиратль. — Подумайте сами, господин Туллэк.
— Приемно… да! может… Но откуда они-то узнали?!
— Трюньилец, — напомнил Шкиратль. — Они знали с самого начала, если есть волосы, тем более — зуб… существует, наверное, масса способов определить, кому именно они принадлежали. Более того, я думаю, герцог (и, видимо, не он один) знал, что его сына выдают за сына маркиза, а настоящего сына — то есть меня — за приемыша. Я даже подозреваю, что маркизу… видите, я до сих пор не могу думать о нем, как об отце… подозреваю, ему повезло с маркизством и опекунством только потому, что я родился таким смуглым. Таким похожим на трюньильца. Прибавьте удачное совпадение в возрасте с герцогским наследником… как потом оказалось, единственным.
— Вы уже давно знали о том… кем являетесь, — заметил врачеватель.
— Знал. Точнее, подозревал и всё больше убеждался в своих подозрениях.
«Знал, не знал! — в отчаянии подумал Гвоздь. — Меня-то, меня ты зачем втравил в это?! Благородные господа не делают таких признаний в присутствии жонглеров! Только если верят, что жонглерам не удастся разболтать о тайне — например, по причине собственной смерти».
— Также, — продолжал Шкиратль, — я подозреваю, что убийство Эндуана напрямую связано с тем, что происходит в Трюньиле. Обмен наследниками — древняя традиция, как и обмен пленными. Теперь, после смерти моего приемного брата, у герцогства развязаны руки.
— Но об этой смерти…
— …узнают скоро, не сомневайтесь, господин Туллэк. Чародей, обладающий способностью убивать на расстоянии, сможет передать в Трюньил весть о том, что выполнил приказ. И вряд ли это был приказ самого герцога, скорее — тех, кто хочет во что бы то ни стало начать войну с Иншгуррой.
— Но такая война — чистой воды самоубийство для Трюньила!
— Может быть, да, — покачал головой Шкиратль. — А может, нет. Так или иначе нападения с юга долго ожидать не придется. И заметьте, нападения на абсолютно законных основаниях, но при этом внезапного. Теперь, — сказал он, повернувшись к Гвоздю, — надеюсь, вы немного успокоитесь и поймете, почему я позволил вам быть здесь и слышать то, что было сказано. Я трезво смотрю на жизнь, господин жонглер. Наш монастырь в осаде, и неизвестно, чем всё закончится. Возможно, уцелеет лишь кто-то из нас, один или два человека. А я хотел бы, чтобы о случившемся узнал король.
— Благодарю за оказанное доверие, господин Шкиратль, — поклонился Рыжий. — Однако в последнее время мы редко видимся с его величеством — дела, бытовуха, понимаете, заела донельзя…
— Бросьте кривляться, — кажется, новоявленный наследник маркиза даже обиделся. — Я знаю, вы найдете способ сообщить об услышанном кому следует. И вы сделаете это, если возникнет такая необходимость, верно?
— Верно, — без обиняков признал Гвоздь. — Однако напомню, господа, что мы по-прежнему сидим в осаде в этом проклятом — да-да, проклятом! — монастыре, под стенами у нас целая армия перепуганных по самое не могу и вооруженных до зубов паломников, а на берегу Ллусима до сих пор свирепствует низошедшая «наконец-то» Стрекоза. Правда, в несколько неожиданной ипостаси, но это уже детали, согласитесь. Главное — как нам быть. И кстати, господин Туллэк, давно хотел у вас спросить, а что со Смутным и вообще целью нашего паломничества? Собор, как я понимаю, с сегодняшнего вечера можно считать закончившимся. С упомянутой особой вы так и не повстречались. Выходит, по сути, я свободен от всяких обязательств и могу хоть сейчас распрощаться с вашей милой компанией. Или вы до сих пор не теряете надежды, что Смутный…
— Смутный мертв, — отрезал господин Туллэк. — Смутный давно уже мертв. Но надежды, как вы правильно предположили, я не теряю.
На исходе весны года 699-го от Первого Нисхождения Фриний, чародей пятой ступени, направлялся к Тхалемскому монастырю Лягушки Пестроспинной. Чем и был вполне доволен, ибо стоило ему оставить Хребет, как мучительные сны, сопровождавшиеся подчас головными болями, прекратились.
И в этом заключался единственный положительный итог трех месяцев, проведенных Фринием в горах.
Разумеется, никаких входов он не нашел — зато досыта наслушался местных легенд, сказок и анекдотов о Лабиринте и туда входивших. Легенды и сказки, как правило, заканчивались для героев печально, а анекдоты являлись образчиками великолепного юмора, но исключительно «черного».
Северный Ургуньский тракт, как отметил Фриний, за последние годы почти не изменился. Разве что путешествующие чаще сбивались в отряды по десять и более человек да оружие всегда носили при себе. Поговаривали о каких-то разбойниках-трюньильцах, шуровавших вдоль берега и пользовавшихся границей как заслоном. По ту сюрону потока всё-таки чужая власть, чужие порядки; местным тааригам оставалось усиливать патрули из добровольцев да молить Сатьякал, чтобы удалось поймать мерзавцев на этом берегу.
Предполагаемые трюньильцы нападали только будучи вполне уверенными в своей победе: на одиноких путешественников или на беззащитные деревушки. Тем не менее Фриний лишь вначале держался попутного каравана, а потом решил, что слишком уж медленно тот движется, и дальше поехал один.
К легкому удивлению, даже разочарованию чародея, никто на него не напал, за исключением пары блохастых собак на въезде в одну из деревушек. А примерно в часе езды до монастыря тракт вообще будто вымер.
Равно как и сам монастырь.
Ладно, почему безлюдно на тракте, Фриний еще мог понять. Всё-таки раннее утро на то и раннее, что не всякий путник в такое время захочет отправиться в дорогу. Другое дело обитель, в которой жизнь не прекращается ни на миг, немного замедляясь разве что к ночи.
И как бы ни укрывал высокий, в два человеческих роста, забор признаки этой жизни, но утренние песнопения, стук деревянных подошв по камням, перешептывание Непосвященных ему не удержать.
Если, конечно, есть что удерживать.
Сейчас же из-за забора рвалась наружу, панически распарывая свое брюхо об острия частокола, тишина. Ее, эту тишину, дырявила монотонным «ку-ку» растерявшаяся кукушка — да еще скрипела где-то вдалеке дверь на несмазанных петлях: сквозняк, а закрыть некому.
Калитка в воротах тоже была не заперта, и Фриний вошел во внешний двор монастыря, ведя за собой упирающуюся и фыркающую лошадь.
Конечно же, он догадывался, что увидит. И всё равно в первый момент опешил, выпуская из рук поводья и перехватывая поудобнее посох. Хотя понимал: те, кто устроил это, уже далеко.
Первый из трупов лежал рядом с воротами, в небольшой беседке, предназначенной для дежурного привратника. Фриний не узнал его — кто-то из молодых, попавших в обитель уже после того, как он ушел отсюда.
Еще несколько человек замерли в нелепых, неудобных позах рядом с дровяным сараем и у колодца; один — у входа в гостиницу для путников. Дальше — больше: в церкви (служившие всенощную), у колокольни, рядом с крытой галереей, в круговом клуатре…
Кукушка на дереве по-прежнему куковала, изумленно отсчитывая годы, недожитые покойными. Куковала, куковала — и никак не могла остановиться…