Часть первая
Странности начались еще до мятежа. Странности сначала со мной… Уверен, что каждому пришлось испытать в детстве миг, когда душу опалят вдруг вопросы: «Кто я? Откуда я? И где я был до этого?» А в том, что именно был, и был всегда, не таилось в детской душе никакого сомнения. Потом, в суете и тревогах взрослой жизни, все забывалось, считалось младенческой блажью. А напрасно. Детство гениально. В эту пору, когда сознание еще не захламленно, не придавлено земным, обыденным опытом, частенько просыпается опыт космический, изначальный. И в этих детских вопросах — «самых глубоких и страшных», как сказал один поэт, — и смятение, и удивление перед миром, и какой-то завораживающий страх. «Вселенский страх», — как сказал бы наш капитан.
Но почему нечто подобное, некое детское смятение я пережил, когда мне перевалило за тридцать лет? Было ли это предчувствием того страшного и непонятного, что случилось потом, вблизи Гиблого моря? Было ли это предвестие, чуть ли не зов иного моего бытия?..
В тот памятный день с кисточкой в руках я стоял на каменистой возвышенности. Внизу — портовый городишко с кривыми грязными улицами, чуть дальше _ уютная бухта с ветровыми парусными кораблями. Могучим красавцем выделялся наш световой звездный фрегат.
Подул слабый ветер. Рядом со мной, в роще, зашелестели листья. Оттуда вспорхнули две птицы и полетели ввысь, туда, где сквозь тонкие перистые облака светило солнце… Вдруг что-то дрогнуло в груди, мое «Я» словно растворилось в небе и вслед за птицами улетело… А там, за облаками, раскрылись засолнечные дали и распахнулась Вечность. И что-то озарилось в душе моей и перехватило дыхание: я жил всегда, я — Бесконечность…
«Что за чушь», — опомнился я, встряхнув головой.
Ко мне на холм поднимался капитан фрегата. Вот ему-то больше подходят такие наваждения: человек он не то чтобы верующий, а ищущий некое идеальное начало мира. Космическую душу, что ли? Вот и сейчас, видать, ему не терпелось завести со мной разговор на вселенские темы.
— Романтик, — с улыбкой сказал капитан, кивнув на этюдник, где стоял мой неоконченный пейзаж. — О чем задумались твои деревья и кусты, тихие воды и облака? О чем грустят? Не знаешь? А я вот знаю. В твоей картине метафизическая печаль! — воскликнул он, подняв палец. — Да, да! За нашим физически видимым миром скрывается невидимый, но главный мир. Вот ты не веришь в него, а сам в своем творчестве так и рвешься в зону великих смыслов бытия.
«Ну все. Вскочил на своего любимого конька, теперь не остановить», — с улыбкой подумал я и попытался сменить тему разговора:
— Я стараюсь разгадать и запечатлеть красоту мира. Вот и все.
— А красота — это и есть выражение вечного и бесконечного…
— Ладно, капитан, расскажи лучше, что нового узнали о чужаках из движущихся картинок.
— Движущиеся картинки? — рассмеялся капитан. — Фильмы! Они называют их фильмами. Пора привыкать. Эх, отстали мы от них. «Типичное средневековье», — сказали они о нас. У них наука, а у нас еще верят в алхимию, у них космические корабли, а у нас парусные шхуны и фрегаты с медными пушками. Крепко мы отстали. Для нас даже фильмы в диковинку.
— Что же все-таки узнали наши ученые из этих… из фильмов?
— Окончательно убедились, что пришельцы такие же люди, как и мы.
— Знаю. Такие же у них ноги и руки, глаза и уши. Но почему они не могут жить в межзвездном океане?
— Не привыкли. Они дышат только планетным воздухом, как мы сейчас. Для них звездный океан и его воздух — вообще загадка. Их ученые считают, что это какая-то гравитонная среда. Вода — жидкие гравитоны, воздух — газообразные. Спрашиваешь, что такое гравитоны? То ли частицы, то ли волны тяготения. Но как бы уже погасшие, потерявшие энергию… Да, ошеломил их наш мир. У них все иначе. Раньше мы считали, что наш звездный мир и есть вся Вселенная. Оказывается, что мы только островок, что таких звездных скоплений — шаровых, плоских, как тарелки, спиральных — великое множество. Это галактики, удаленные друг от друга на немыслимые расстояния.
— Свою галактику они называют уж очень вкусно, — усмехнулся я. — Кажется, Молоко…
— Млечный Путь, — поправил капитан. — А нашу — Заколдованным Шаром.
— Как это понять? — спросил я.
Но в это время на фрегате прогрохотала пушка и послышались звуки трубы, призывающие капитана. _ Ну и команда. Опять не поладили, — поморщился капитан и стал спускаться с холма.
Прихватив этюдник, я пошел за ним. И еле поспевал. Несмотря на свой солидный возраст, шагал капитан весьма энергично. Чувствовалась в этом, однако, некоторая нарочитость. Постаревший звездный волк хотел подчеркнуть, что для световых плаваний он еще пригоден.
Мы шли по кривым улицам. На верандах двух - и трехэтажных домов суетились женщины, занятые хозяйственными делами, и не обращали на пьяные крики никакого внимания. Привыкли. В тавернах и кабаках матросы пили гульку, гоготали, пели песни, пускались в какие-то дикарские пляски, заканчивавшиеся жестокими драками.
«Буйствуют морячки. В плавании им этого не позволят», — усмехнулся я.
На палубе нашего фрегата тоже шел мордобой. Какой-то офицер в форме шкипера первого ранга стоял на капитанском мостике и с любопытством взирал на драку.
— Кто стрелял?! — В голосе капитана зазвенел металл. Вот тут уж не нарочитость. Умел этот добродушный интеллигентный человек в нужную минуту собрать в кулак свою волю.
— Это боцман с перепугу из пушки пальнул, — ответил офицер и стал спускаться с мостика.
Стройный, подтянутый, с умным волевым лицом, он сначала мне понравился. Но что-то в нем меня и смущало. А тут еще — странно! — взглянул он на меня и слегка попятился. В глазах его мелькнуло удивление и как будто даже страх.
— Ну что рассматриваешь меня, словно диковинку какую? — нахмурился я.
— Да так, примстилось что-то, — пробормотал он.
«Примстилось»! И словечко какое-то выбрал дурацкое, чуть ли не потустороннее.
— Ну-ну. Петухи, — улыбнулся капитан. — Познакомиться не успели, а уже чуть ли не поссорились. Представьтесь друг другу.
— Новый старший помощник капитана, — назвал себя офицер.
Представился и я.
— Что же все-таки случилось? — спросил капитан.
Оказалось, во время погрузки воды в одной из бочек выпала затычка. К неописуемому ликованию матросов, там была гулька.
— И вот результат. — Старпом показал на присмиревших матросов, на физиономиях которых красовались синяки и ссадины.
— Ну и команду ты мне подобрал, — хмурился капитан.
— Хорошие ребята. Исполнительные и работящие, — возразил старпом. И скомандовал: — Стройся!
Матросы выстроились в две шеренги и застыли по стойке «смирно», чем и привели капитана в благодушное настроение.
— Отлично, ребята! Отлично! И Красавчик здесь? — рассмеялся капитан. — А ну, выйди, милый. Покажись.
Из строя вышел матрос с чудовищно обезображенным лицом. Когда-то это был видный малый, но отчаянный бабник. В прошлом году разъяренные женщины накинулись на него и битыми бутылками так исполосовали, что лицо его превратилось в страшную маску. С тех пор он и получил кличку Красавчик.
— Отчислить? — спросил старпом.
— Пусть остается, — улыбнулся капитан. — На берегу женщины его растерзают. До сих пор помнят.
Не нравился мне капитан в такие минуты. Слишком уж добренький. Не нравились и новые матросы, глядевшие на нас с какими-то затаенными ухмылочками. Один из них, долговязый и с прыщеватой физиономией сплюнул, вышел из строя и вразвалочку направился к борту. Звали его, как я потом выяснил, Хендис Хо.