Каково сравненьице! Ай да я! Ай да молодец! Надо же придумать такое: огненные ядра в тумане.
Впрочем, к делу. Да и бахвалиться мне особенно нечем. Тут, увы, даже сопляк юнга обгоняет меня на сотни морских миль, не говоря уже о художнике… Стоп! Осенило! Художник!.. Здесь-то и кроется сокрушающе ясное доказательство того, что он — сверхприродное существо — дьявол.
Да, да! Сатана под личиной художника! Да еще под какой ловкой личиной — этакого простенького пошляка».
Здесь я невольно поморщился, но, сплюнув, продолжаю читать.
«Еще под звездными парусами «Алариса» меня поразили его картины. А здесь, на этой блаженной планете, я все понял. Правда, не сразу, а только сейчас. Но понял, озарило. Его последняя картина «На абордаж!» потрясает. В ней-то художник и таящийся в нем Сатана допустили явную оплошность: слишком уж неосторожно шагнул за пределы земных вероятностей и с головой выдал себя, невольно раскрыл свое инкогнито. Воссоздал в своей картине не то, что было, а то, что будет: ночь, звезды, зловещий лик кометы и битва на палубах двух кораблей. Сейчас, когда кровавая битва под багровой кометой уже завершилась, картина-дьявол стоит спикойненько в мастерской и насмешливо ухмыляется. Как не ухмыляться: ведь ее пророчество сбылось».
Пророчество! Это слово оглушило меня, ударило обухом по голове. И сразу же выскочила другая, еще более страшная догадка: «А что, если уже не стоит и не ухмыляется?!»
Я заметался по каюте, а в голове так и вертелось: «А что, если уже не стоит и не ухмыляется?..» Это надо проверить. Немедленно бежать и проверить. Но как бежать? Я подошел к иллюминатору и высунулся. Голова прошла. Но талия… Боже мой! И в самом деле брюшко как у динозавра. До чего я здесь опустился! Нет, в иллюминатор мне не пролезть. К тому же начали гаснуть звезды, вот-вот займется заря. А в светлое время суток о побеге и думать нечего.
Я сел за стол и сделал вид, что читаю книгу. И вовремя: снаружи загремели дверные засовы, два матроса принесли завтрак. Когда они ушли, стал ждать ремонтных работ. Начались они только через час. Под грохот топоров и визжание пил я отодвинул кровать, снял со стены абордажный топор и в углу начал осторожно вырубать дыру. Внизу под каютой старпома, как я знал, — трюм с бочонками пресной воды. К обеду закончил работу, поставил кровать на место и с книгой в руках улегся на постель.
Потом ужин, прогулка, я с нетерпением ждал темноты. Наконец на палубе все затихло, не слышно даже шагов часового. Я отодвинул кровать, просунул в дыру ноги и спрыгнул до того неловко, что ушиб колено и повалил пустой бочонок. Тот с гулким грохотом покатился. Я замер и прислушался. Тишина. В непроглядной тьме отыскал дверь и вошел в соседний трюм. В углу, в углублении, нащупал пушечные ядра. Рядом на полу ящики с порохом. Это была крюйт-камера.
На палубе послышались шаги. Присев, я затаился между ящиками. Вверху со скрипом открылся люк, и я увидел звездное небо и матроса, спускавшегося по лестнице.
— Посвети! — сиплым голосом крикнул он. Сверху упал свет фонаря. Матрос наверху, ругая боцмана, который среди ночи приказал очистить палубу, начал швырять вниз мешочки с порохом.
— Эй, ловкач! — засмеялся он. — Лови.
Матрос внизу ловил мешочки и в самом деле с ловкостью циркового жонглера. Вскоре матрос наверху, все еще поругивая боцмана, ушел спать. Матрос, оставшийся в крюйт-камере, в темноте нащупал пустой ящик и побросал туда мешочки с порохом, потом уселся и — о ужас! — закурил. Достаточно одной искры — и корабль взлетит на воздух.
Докурив, матрос бросил цигарку на пол, по лестнице поднялся на палубу и опустил крышку люка. Я схватил тлеющую в темноте цигарку, поплевал на нее и сунул в карман. Потом поднялся вверх, открыл люк и осторожно высунул голову.
Сидя прислонившись к стене камбуза, сладко похрапывал часовой. Однако слева, там, где находилась шлюпка, которую я собирался спустить на воду, какой-то тип облокотился на фальшборт и задумчиво смотрел вдаль. Что делать? Убить? От одной этой мысли тошнота подступила к горлу. Нет, не могу. Оглушить и кляпом заткнуть рот? Я осторожно подкрался и понял, что этого типа невозможно ни убить, ни оглушить. Это был Черный Джим.
— Милорд? — Обернувшись, Джим растерянно заморгал глазами. — На прогулку? Так поздно?
— Честно признаюсь, Джим. Хочу бежать и прошу тебя помочь.
— Нет, нет! Ты убьешь моего друга.
— Нет, Джим. Сейчас я никого не способен убить. Даже муху. Он и сам знает это. В его каюте на стене все виды оружия, и можно было бы давно прикончить его. А вот не могу.
— А кто же тогда с саблей летал по палубе?
— Вот этого, Джим, объяснить себе до сих пор не могу.
— А может быть, то был кто-то другой? Похожий?
— Вот это и хочу проверить. Летим и вместе посмотрим.
— А потом?
— А потом мы вернемся.
— Верю, мой честный и благородный милорд. Садись.
Бесшумной черной птицей понес меня Джим над ночными океанскими просторами. На остров прибыли, когда забрезжила заря. Озерные девы еще спали в своих гнездах — сиреневых тучках. Но в одной из башенок дворца окна уже светились.
— Скорее туда! — дернул я за рукав Джима.
В башенке, горько задумавшись, сидела за столом Аннабель Ли.
— Жив! — обрадовалась она и кинулась мне на шею. — Жив! Жив! Я так и знала.
— Скорее! Туда! — крикнул я и схватил ее за руку.
— Куда туда? — улыбнулась Аннабель Ли.
— Милорд желает знать, — объяснил за меня Черный Джим, которому я успел кое-что рассказать, — на месте ли его картина. Ну, эта… страшная картина — «На абордаж!».
— А куда ей деваться? — удивилась Аннабель Ли. — Стоит на месте.
— А вдруг уже не стоит и не ухмыляется? — размахивая руками, закричал я. — Скорее туда!
— Да что с тобой стряслось? — не на шутку встревожилась Аннабель Ли. — Что за несуразности ты говоришь? И вид у тебя какой-то взъерошенный.
— Пойдем в мастерскую и посмотрим, — успокоившись, сказал я. — Узнаем, кто я такой на самом деле. Там никто не был?
— Не волнуйся, дорогой. Мастерская заперта, и никто там не был. И не торопись.
Аннабель Ли отыскала ключ и не спеша погасила свечи. К мастерской мы подошли, когда солнце уже позолотило верхушки деревьев и первые лучи брызнули в окна.
Аннабель Ли, все так же не спеша, желая, чтобы мое непонятное ей волнение, улеглось, вошла в мастерскую, но, вскрикнув, попятилась. Картина исчезла! Все как будто было на месте. Подрамник, как всегда, стоял на табуретке. На нем надпись «На абордаж!» и моя подпись. Но холст в подрамнике совершенно чист! И багровая комета, и палуба, залитая кровью, и блеск обнаженных сабель — все детали, все краски словно снялись с холста, улетели в морскую даль и там… ожили! Это было дьявольское сотворение действительности! Вымысел Сатаны стал реальностью!
— Мистика, — в ужасе прошептала Аннабель Ли и, кажется, начала догадываться. — Неужели картина ожила там?.. В море?
Я пошатнулся. Огромным усилием воли совладал с собой, опустился перед Аннабель Ли на колени и сказал:
— Прости, дорогая. Я не знал, кто я такой. Понимаешь теперь, с кем ты связалась? Я дьявол. Я Сатана.
Аннабель Ли проявила удивительное хладнокровие. Тактично поступил и Джим.
— Милорд, вам с миледи, как вижу, надо во многом разобраться. Не буду мешать. Улетаю обратно. До свидания.