С утра Мистер Грей разослал во все стороны роботом Руди на авиетке летал над тундрой и таити, над полями и рощами. Опускался на пустыри, где когда-то были города. Но и здесь ничего подозрительного. Только щебень, ржавый металл, битое стекло.
На прощанье Руди с грустью покружил над Лазурным берегом и опустевшим бунгало. И вдруг заметил в океане крохотный островок с двумя-тремя десятками веерных и кокосовых пальм. «А мы и не знали» И подумал он и опустился на остров. И сразу же увидел-окурки! Руди вздрогнул и оглянулся. Здесь кто-то был! Кто-то чужой! В семье никто не курил, и вообще на корабле нет ни одной сигареты.
«Это же он наследил, — сообразил Руди. — Тот самый призрак, мое подобие». Юноша обошел островок вдоль и поперек. И ничего, ни малейших следов, кроме окурков. Они хорошо сохранились, потому что лежали в глубокой впадине между сухими корнями очень старой пальмы с мохнатой корой и густой листвой. Недалеко от пальмы, под обрывом, синела бухточка, удобная для стоянки яхты. «И яхта, и я-призрак, — с усмешкой подумал Руди. — Дикие номера откалывает эта дикая планета».
Руди вернулся на корабль, но об окурках на острове никому не сказал. Надо работать, решил он.
Но прошел год, и юноша начал подозревать, что они не только топчутся на месте, но и забрели в тупик. А тут еще отец все чаще уходил в каюту передохнуть. Постарел он очень сильно, как-то сразу надломился его когда-то могучий организм. Да и мама все чаще жаловалась на сердце.
Однажды поздним вечером Руди вышел из корабля. Оттуда ни звука — ни смеха, ни музыки. Давно забылись веселые, шумные вечеринки, давно не зажигались огни в саду кают-компании. Лишь один иллюминатор светился, там у постели больного отца мама и сестра.
Чувство безнадежности охватило юношу, холодом повеяло из мировых глубин. Звезды казались ему льдинками, пляшущими в черном омуте Вселенной, а светящееся пыльное полукольцо бывшей Луны — снежной метелью. Руди повалился на траву и заплакал. «Вот умрет отец, что буду делать? Как быть?»
Но первой умерла мама. Скончалась на руках дочери, встретившей смерть матери на удивление спокойно. Похоронили маму на холмике недалеко от корабля. На могиле поставили деревянный крест.
— Так пожелала мама, — пояснила Катя и шепнула на ухо брату: — Она сказала, что увидимся в другом мире. Ты веришь этому?
— Нет, этому не верю. Как и папа, знаю, что никакого другого мира нет.
— Все-то вы знаете, — усмехнулась Катя. — А я вот не знаю. И это помогает мне жить. И вам помогу.
И в самом деле помогала. Не так, конечно, как искусный Мистер Грей, не ловкостью рук и знаниями, а чем-то более важным. Она присутствовала при всех ответственных экспериментах с машиной времени, шутками и насмешками подзадоривала отца и брата.
— Для тебя ведь стараемся, — улыбался отец. — Руди доведет дело до конца и унесет тебя в иное время, в сказочную страну. А я останусь здесь, рядом с мамой. Нет, нет! Не возражайте, мне не дотянуть.
Через год брат и сестра похоронили отца рядом с мамой. Крепившаяся до этого Катя разрыдалась:
— Вот и остались мы, Руди, вдвоем.
— Не смей плакать! — прикрикнул Руди, стараясь суровостью скрыть свое отчаяние.
— Смотрите, какой страшный, — сквозь слезы улыбнулась Катя.
«Она у меня молодец», — с нежностью подумал Руди и мысленно поклялся никогда не грубить сестре. Закончив хозяйственные дела, она всегда заходила в лабораторию. И теплее становилось на душе у брата.
— Ты скоро заменишь мне Мистера Грея, — пошутил он однажды. — Отлынивать он стал, разленилсяа — Заболел он.
— То есть как это? — удивился Руди. — Ах да, понимаю. Где он?
Мистер Грей сидел на кухне перед иллюминатором и безучастно смотрел на проплывающие облака.
— Печень у меня барахлит, — пожаловался он. Брат и сестра вскрыли у Мистера Грея пластиковый живот и заменили «печень» — электронный блок питания. Мистер Грей при этом отчаянно выл и визжал.
— Операцию без наркоза делаете! — кричал он. — Изверги вы! Варвары! Душегубы!
— Не притворяйся, — рассмеялась Катя, понимавшая, что, потешно изображая человеческую боль, Мистер Грей старается развеселить брата и сестру.
— Сердце у тебя тоже пошаливает, — заметил Руди. — Лечись сам. Детали можешь брать у этих, у «пауков». Ни к чему они сейчас, да и энергия на исходе.
Ради экономии энергии даже завтраки и обеды готовили на костре, а потом на очаге, который смастерил Мистер Грей рядом с кораблем.
Однажды ранним утром, когда Катя и Мистер Грей готовили завтрак, Руди ушел далеко в поле. Вот и речка, мостик, уже изрядно покосившийся от времени. А за ним синела вдали почти забытая тополиная роща. Юноша перешел мостик и будто шагнул в давно минувшее детство. Защемило в груди, закружилась голова от запаха трав, от гудения проснувшихся пчел. Не в силах бороться с зовами детства, промелькнувшего как сон, как журавлиный крик в вышине, Руди сел под тем самым мшистым старым тополем и подумал: «А не плюнуть ли на все и уйти в природу?» Он взглянул на розовые облака, башнями громоздившиеся на горизонте, услышал ликующую песню жаворонка. Разве это не счастье? «Нет, — усмехнулся Руди. — Жить бездумной птичьей жизнью — это страшно. А самое главное — мой долг. Я должен довести дело родителей до конца. Но как? С машиной времени ничего не получается. И не получится. Никогда». От этой внезапно возникшей и беспощадно ясной мысли юноше стало так жутко, что он обхватил голову руками и застонал. И вдруг услышал голос:
— Не отчаивайся, мальчик.
— Я уже не мальчик, — обиделся Руди и, вздрогнув, оглянулся по сторонам.
— Ах, извините, пожалуйста. Забыл. Ты сейчас взрослый дяденька. — Насмешливый голос слышался из кустарника, в котором еще вился утренний туман. И голос как будто знакомый.
«Дед. Опять он мне чудится», — подумал Руди и, закрыв глаза, представил: вот сейчас выйдет из кустарника самый настоящий дед, этакий патриарх с седой окладистой бородой и в лаптях. Кустарник зашумел, оттуда как будто и в самом деле кто-то вышел. Руди открыл глаза и обомлел: перед ним на бугристых корнях сидит дед. Не в лаптях, правда, а в старых стоптанных сапогах. На нем серые штаны с неумело пришитыми заплатами на коленях и пиджачок, мешковато сидевший на худых плечах. Но лицо точно такое, какое нарисовал Руди в своем воображении: густая белая борода и веер морщинок вокруг веселых насмешливых глаз.
— Ты… ты мираж?
— Ха! Ха! Ха! Господи, до чего забавные эти люди, — расхохотался дед. — Увидят хоть чуть-чуть необычное и сразу же: «Караул! Мистика! Мираж!»
Руди присмотрелся. Сквозь ветви упал лучик света и заиграл, заискрился на седой бороде. Кружившийся вверху сухой лист опустился на дедово плечо, с шорохом скользнул по пиджаку и упал на землю. Ничего не скажешь, все — как в действительности. Желая убедиться в осязаемости деда, Руди пощупал его штаны и даже подергал их. Да так неловко, что заплата затрещала, разошлась по шву и повисла лоскутом. — Но-но! — нахмурился дед. — Зачем же штаны рвать.
— Смешной ты, дедушка, — несмело улыбнулся Руди. — Ну как есть живой.
— Я и есть живой. Ты видишь мою человеческую ипостась, шагнувшую в пространство из дерева.
— Из дерева? Ты одновременно и человек, и вот этот древний тополь? Что за чушь?
— Вот что, мальчик… Ой, извини, пожалуйста. Ты уже большой дяденька, — хохотнул дед и, посерьезнев, продолжал: — Вот что, дяденька Руди. Отнесись внимательно к тому, что услышишь. Это очень важно. Только с моей помощью ты сумеешь проникнуть в прошлое и вернуть планету на прежний и нормальный путь развития.
— Не шути, дед. — От волнения у Руди заколотилось сердце. — Для меня это и в самом деле важнее жизни. Не шути.
— Я и не шучу. Отбрось привычные представления и пойми, что на этой планете все пошло наперекосяк после ядерной войны. Появились какие-то вихри во времени. Животный мир погиб, а растительный приспособился.
— Верю, дедушка. — Сердце у Руди все еще трепыхалось от волнения. — Верю. Еще мама говорила, что отдельные, и чаще всего старые деревья усложнились так, что могут чувствовать и думать как люди. Но разве это возможно? Я так понимаю: высокоорганизованным и мыслящим организм становится только в случае, если овладеет способностью передвигаться в пространстве. Но ты же, как дерево, прикован к месту.