Да, это был «Серый коршун», всегда как тень следовавший за «Черным коршуном». Но как он, побывав в Болоте и став гнилушкой, уцелел? И даже проскочил Штормовое море? Чудеса!
— Сейчас увидите, в какое дивное диво вы сами превратились бы. В Болото им захотелось! Диво им подавай! — иронизировал старпом над матросами и крикнул: — Эй, боцман!
— Слушаюсь! — с угодливостью подскочил боцман.
Вот где диво! «Крепкий орешек» раскололся. Невероятно! Потрясенный капитан с изумлением взирал на своего прежнего друга.
— Заряди на всякий случай пушки. Черт их знает, а вдруг эти трухлявые старички еще живы.
— Там не старички и не скелеты, — возразил боцман. — Прислушайтесь.
Сквозь шелест наших парусов с пиратского корабля все явственнее доносились тоненькие голоса, похожие на комариный писк. И мне стало страшно. Неужто это один из тех кораблей, в реальность которых я не верил? Неужто он забрел в те заводи Болота, где, как говорят, время бежит не вперед, а назад, в прошлое? Тогда корабль и люди должны не стареть, а наоборот — молодеть.
Старпом с недоумением взирал на приближающийся фрегат. Хендису Хо, как самому высокому из команды, первому открылась палуба.
— Корабль плачущих младенцев! — завопил он.
«Серый коршун» поравнялся с нашим фрегатом, и у матросов вырвались крики ужаса. Кровь застыла в моих жилах: корабль плачущих младенцев куда страшнее корабля мертвецов.
На палубе суетились голые детишки — бывшие пираты. Одежда на них давно исчезла. «Помолодела», видимо, намного раньше и ушла в небытие. Ребятишки, один другого моложе, не понимали, где они и что с ними случилось. Они ревели, метались по палубе. Увидев нас, подскочили к борту и заголосили:
— Папа! Папа!
Наступила новая, более стремительная фаза омоложения. На наших глазах восьмилетние превращались в четырехлетних, потом крохотными младенцами падали на палубу и, болтая пухлыми ручками и ножками, верещали. А иные уже лежали неподвижно, свернувшись клубочками-эмбрионами.
Помертвели от ужаса и наши матросы, прижавшиеся друг к другу. Старпом подошел к борту, лицо его стало таким же жутким, как в тот раз, когда он взирал на пиршество людоедов. Губы его кривились не то в злобной, не то в страдальческой усмешке. Потом он взглянул вверх, ткнул пальцем в мигающие звезды и проговорил:
— Что, дьявол? Веселишься? Это одна из твоих изящных шуточек? — И, повернувшись ко мне, захохотал: — Милое зрелище, не правда ли, художник? А с кораблем что будет? Уверен, что дьявол еще не закончил откалывать свои забавные номера. Смотри.
С пиратским кораблем, проплывавшим мимо, и в самом деле происходили страшноватые превращения. Он «молодел». Бушприт покрылся свежей дубовой корой, корма засверкала под звездами нежной листвой, а на мачтах прорастали ветви, вскоре вместо них высились стройные сосны. Борта бугрились переплетенными корнями и ветвями. Корабль вспучивался, кривился, трещал и под визг младенцев затонул.
— Ну что, дурачье? Видели? — насмешливо спросил старпом. — Вот оно, ваше Диво!
Присмиревшие матросы отошли в сторону и посовещались. Их заводила Хендис Хо приблизился к старпому, в знак раскаяния и повиновения преклонил колено и протянул свой кортик.
— Прощаю, — усмехнулся старпом. — А теперь пир.
— Ур-ра! — кричали матросы с таким ликованием, будто страшного зрелища и не было.
С хохотом, с веселым гамом они расставляли на палубе взятые из кают столы и вдруг, словно по команде, повернули головы в ту сторону, куда плыл фрегат. Там, еще далеко за горизонтом, загорался, гас и снова вспыхивал багровый свет — сигнал бедствия пришельцев. Как я знал, с их кораблем что-то случилось и они ждали своих собратьев.
— Вот наше Диво, — сказал старпом своим сподвижникам. — Там на корабле страшной силы роботы. Меня научили ими управлять, и я вас научу. С ними, с их испепеляющими лучами мы покорим все планеты. У вас будут фрегаты, деньги, дворцы и, — с усмешкой добавил он, — конечно же прекрасные дамы.
— Дамы! Да здравствуют прекрасные дамы! — выкрикнул Красавчик.
— Держись, Красавчик! — ржали матросы. — Бабы тебя опять разрисуют.
Усмирив взглядом развеселившуюся матросню, старпом продолжал:
— Будем действовать, как договорились. Простодушные чужаки гостеприимно пригласят посетить корабль. Это я знаю. Войдем без мушкетов, но с хорошо запрятанными кинжалами и пистолетами. Чужаков не больше десяти. Перебьем их — и корабль наш.
— Это возможно? — шепотом спросил я капитана.
— Вполне.
Ответ мне понравился. Нет, не тем понравился, что пришельцы такие растяпы, а тем, как это было сказано. Без малейших признаков паники и растерянности. С таким капитаном еще не все потеряно.
Но выкрутиться будет ой как сложно. Больше всего беспокоил боцман. Ликующим воплем он приветствовал появившуюся на палубе бочку с гулькой, приятельски ткнул в бок Хендиса Хо, и оба захихикали. А юнга-то! Юнга! С сияющей улыбкой он нырял в кают-компанию, выскакивал оттуда и расставлял на столе чарки.
Боцман услужливо поставил перед старпомом единственный на фрегате серебряный кубок, себе же и своему приятелю налил гульку в жестяные чарки. Первую чарку пили стоя. Сделав несколько глотков, боцман зажмурился и крякнул с таким блаженством, что матросы расхохотались. И вдруг, незаметно для других, он выплеснул гульку за борт и стал «допивать» с причмокиванием и подмигиванием. «Ну, артист», — подумал я с облегчением. Но и с тревогой: опасную игру он затеял.
Я взглянул на старпома и едва узнал его: совсем другой человек! С отвращением пригубив из кубка, он сел с таким понурым видом, что даже плотник, которого вывели на палубу и усадили рядом с нами, изумленно округлил глаза. Что со старпомом? Куда только девались его ирония и злая энергия? Сейчас, когда цель его почти достигнута, в нем что-то словно надломилось. Руки его безвольно опустились на стол, в глазах тоска.
Как художник, пишущий не только пейзажи, но и портреты, я хорошо знаю, что для наших материальных глаз душа может выразить себя не иначе как с помошью той же материи. В еле уловимых, иногда просто угадываемых признаках — в морщинках у глаз, в пришуре, в складках у рта, в улыбке — она проявляет себя во плоти. И вот сейчас в лице старпома я увидел душу совсем иного человека. Сквозь материю, сквозь эту тюремную решетку, как из темницы, на меня глянуло вдруг что-то невыразимо скорбное и даже… светлое. «Чушь, — одернул я себя. — Что за странная фантазия взбрела мне в голову».
К нам, явно по указанию старпома, отнеслись на удивление мягко: развязали руки и отвели в просторную каюту капитана. Мы сели за стол, на котором были чай и наши любимые лакомства. У дверей, правда, стояли вооруженные матросы и присматривали за нами.
И вдруг глаза плотника вновь округлились: в каюту зашел старпом.
— Разрешите? — С какой-то жалкой просящей улыбкой старпом сел за стол и придвинул стакан с чаем.
Плотник сжал кулаки, но вскоре успокоился и, зорко поглядывая на гостя, начал пить чай. Старпом взглянул на полки с книгами и смущенно сказал:
— Я ведь тоже кое-что читал и много думал. Ой как много. Хочу понять, к чему вся эта кутерьма. — Старпом ткнул пальцем в потолок, словно в звездное небо. — Да, да! Кутерьма! Бессмысленное и бесцельное кружение планет и раскаленных звездных масс. Видимо, кому-то страдания и муки людские, его разума кажутся забавными. Уж не ему ли? Вот этому дьяволу? — Старпом показал на иллюминатор, за которым искрилась Вселенная. — Капитан видит во Вселенной или за ней, уж не знаю, что-то доброе, некую прекрасную душу. Не-е-ет. Мир сотворил кто-то неведомый и злой. Сотворил для своей потехи. Вот я и хочу познать…
— Познать зло с помощью зла? — спросил я.
— Верно. — Старпом взглянул на меня с благодарностью. — Верно подметил. Вот ты, художник, с помощью искусства тоже пытаешься познать душу мира. В твоих картинах тоска…
— Метафизическая печаль, — подсказал капитан.
— Печаль? Слабо сказано. Именно тоска по запредельному миру, где якобы добро и красота. Ошибаешься, художник. Если есть потусторонний мир, то там-то, быть может, и таится зло.