— Поздно ему драть космы, — понятливо отозвалась Валя Колесень, — Мне их надо было драть, когда за Володьку, его отца, замуж шла. Ты не ругайся с ним, с пьяным. Дурной, как батька. А ты в положении. Не дай Бог… Леший с ними, свиньями. Мясо не пропадет. Холода уже. Вырастим ещё…
Тем временем, бросив перебитых свиней, «охотники» ушли в дом.
Когда бабы пришли из бани, мужики говорили уже криком. Самогон стаканами посшибал их с ног. От трехлитровой банки с первачом и капли не оставили. Девка Симоновича сидела при Ваське и покорно внимала всему происходящему. Петр Васильевич был натурально готов. Таким его Валя Колесень не видывала уже сто лет. Упоить силача Петра Шеляга — бочки мало.
Валя Колесень и виду не подала, что недовольная таким заходом гостей. Хоть и дети её любимые — все же гости. Каждый своим двором теперь живут. Вася электриком в Абане работает. Вид сынов и мужа на миг заслонил заботу о свиньях.
— Хорошие вы мои. Сыночки вы мои. И чего же вы так срамно ругаетесь за столом. Богородица вас слышит. — Указала на икону в красном углу. — Бабушка с вами, Таня — женщина молодая, Валя теперь с нами. А вы ведете себя, будто одни, — стала она увещевать расходившихся сынов и Петра.
— И что же вы наделали? Свиней перебили и сидят, будто так и надо? Кто ж так из хозяев поступает? Когда ж вы успели напиться? И ты, Петр Васильевич, как табе не хорошо так поступать.
Маринка забралась Петру на колени, обняла отца за шею, вжалась в отца.
— Мамка, не ругай папку. Папочка мой любимый.
— Да не ругаю я твово папку. Твой папка, твой, только не реви ты, — повысила голос Тимофеевна. — Ну что ж вот хорошего: напились, свиней перебили, будто до утра подождать не могли. Да и зачем усех-то? Петра напоили. И ты тоже. Чо с тобой случилось?
— Папка, зачем ты напивси-и, — захныкала Маринка. — Я так табе ждала.
— Ничево, доча. Твой папка тверезый. А ну, Василий Владимирович, уважь отца, налей. Тимофеевна, ставь казенную. Пить так, пить…
Кто сказал, что на войне, водки не дают вдвойне? На войне, как на войне — дают водочки вдвойне.— Захрипел громко, неумело Петр. — А мы с тобой, Котик мой, как в той песне — у одной реки.
— Нету, Петр Васильевич. Отколь ей быть? — Говорила она о водке из магазина. Отвечала на просьбу Петра, и впервые за все их совместное жилье, лгала.
— Нету. Ей-богу, нету. Хватит пить. Делом пора заниматься. Я пошла в Зимник за братом.
Таня при Петре постыдилась ругать Володьку, причесывала в горнице Маринку и плакала. Там же находилась и Васина невеста.
— Нет, так нет. Поднялся Петр над столом во весь свой огромный рост. Кто сказал, что на войне, нет…Все, спать Петр Васильевич, — Приказал себе. Отслонил широкой ладонью стол для свободного прохода от окна, где сидел, вышагнул на середину прихожей. Постоял. Подумал. Добавил:
— На войне, как на войне. — Вяло махнул рукой. И рухнул с поворотом спиной на пол рядом с печкой. Вытянулся на животе во весь рост, раскинул локти, укладываясь щекой на руки. Заснул мгновенно, как умер, затих бездыханно.
— Теперь его не поднять, пока не выспится, — Васька был трезвей брата Володи.
— Иди, мама, за Зеленком в Зимник. Мы здесь пока свиней на двор вытягнем с Володькой, все подготовим.
Валентина закуталась в шаль, в телогрейку одетая, в резиновых сапогах подалась в Зимник за братом Володей Зеленком.
Изба обезлюдела. Даже Матрена не схотела лежать после бани, подалась на двор вместе с остальными. Оставили Петра в покое. Спит. Пусть спит.
Васька нашел в кладовке паяльную лампу и возился с ней. Володя спустил кровь, застреленным свиньям, в тазы, принесенные бабами, и все рушил пьяный в кладовке в поисках веревки для вытяжки туш из свинарника во двор, где безопаснее с огнем и просторнее смалить на кабанах щетину.
Тем временем молодые женщины дополнили водой котел в бане и растопили печь. Там же и горевали о случившемся, Таня ругала Володьку на чем свет стоит. Валя Симонович благоразумно помалкивала, не желая перед Матреной злой показаться. Маринка покрутилась возле бабки и поскакала в дом.
— Папка мой любимый. Напивси, и никто табе не жалеет. Я так табе ждала, — присела пятилетняя девочка у изголовья отца.
— На руках вить жестко, спать. Щас я табе подушку положу, — пошла Маринка в горницу и волоком за углы притащила большую Петрову подушку. Петр любил спать высоко головой. Потому и подушка объёмом в две обычные. Петр Васильевич и допрежь любил повалять косточки на жестком полу, полусидя — полулежа. Погреть спину от горячих кирпичей печи. И дочке невысоко ползать по батьке, на его носок ноги забираться. Марочке нравилось трехгодовалой качаться на ноге отца, держась за его пальцы рук, тянущимися к нему ручонками.