Уже и небо остыло красками до водной мутности. И горизонт задымился далекой и угасающей узкой полоской закатной зари. И сухой воздух стал молочно-голубым, перед тем как упасть росе. Загустела ровная синева неба. И, в святой час, на южном небосклоне живым светом уже мигала яркая первая звезда. А мне все вспоминалась минувшая жизнь людей Егоровки.
После смерти отца, далекой стала родина родителя. От усадьбы деда в Егоровке сохранился лишь высокий дом темный бревнами и черный тесовой крышей. Дом первый от речки в улице, на солнечной стороне. Дом его младшего брата Демьяна Павловича тоже сохранился за дорогой супротив дедовского. Тоже первый к речке, высокими окнами на север. Один двор жилым и сохранился, не порушенный путными Демьяновскими детьми и внуками. Остальная северная сторона улицы вся в пустошь ушла. Умерли хозяева, потомки вывезли избы срубами в Абан, в райцентр. Не схотели егоровские потомки жить при земле…
2. Подрукавный хлеб
Бабушка пекла свой хлеб, из магазина покупались сахар и соль, да «мануфактура». Картошки вдоволь, мука с мельницы, мясная солонина в холодном погребе. Когда сеялась мука для «подрукавного хлеба», мучная пыльца вдыхалась медовым привкусом на губах. Ржаная крупка, набранная из-под мельничного рукава, серая и второсортная по качеству. Оттого и хлебы звались «подрукавными». На мельнице в Зимнике работал ее сын Володя, средний брат моего отца. Он и привозил мучицу. Кроме меня, рядом двор сына мельника, там еще пятеро ртов. Часто выпекала бабушка и пироги из ржаной муки с ливером, рыбные.
От речки Егоровки до Зимника рукой подать. За версту магазин у тракта виден на горе. Сплошная тайга, тягун видится просекой.
Еще до войны мужики соорудили на речке сливной лоток в запруде, для сброса паводковых вод. Пруд подле моста глубокий. С Апанских озер запустили карасей. Развелось рыбы много, ловили корчагами, за сети брат Петр подростков гонял.
От дедовского дома к речке лужайка до берега. Петр построил качели и карусель. Рядом высокие и сосны и ели стоят стеной, от полянки за огороды стеной теснятся. Опят в этом близком лесу тьма.
Тёс для хозяйских построек драли из сосны. Сосновый боров раскалывался клиньями. Отщеп дранья легко поддавался плотницкому топору. И янтарная дранка, с треском отщеплялась винтом по всей длине бруса! Я помогал брату, укладывал драньё рядками на лежаки. Ярусами на брусочные прокладки, чтобы проветривался тес и высыхал ровной доской. Плаха пилилась на таежных отрубах в старину лучковой пилой с высоких строительных лесов.
Такими плахами был покрыт пол низкой времянки, где дед дневал за ручной работой, выделывал он шкуры любых зверей. Под полом плодилось много крыс. Осенью вскрывались полы и уничтожались гнезда, молочно — розоватые крысята. Иначе никаких запасов зерна не хватало на долгую зиму.
Теперешние обитатели дедовского дома раскатали рубленую на века кузницу, разобрали и вывезли в другое место приземистую времянку. Убрали за ненадобностью и присадистую крепкую баню. Разгромили гумно с высокими распашными воротами. Крутился там барабан молотилки, веялось зерно после отжинок до Покрова. Петр оставался с бабушкой до ее смерти. К концу жизни Христина Антоновна любила внука Петра больше своих детей.
Вырос он уважительным, видным мужиком. Степенный в речах и делах, силач такой, что на спор валил племенного жеребца в загоне конюшни. Работал Петр конюхом. У меня был свой конь чалой масти по прозвищу Бичук. На нем я верхом пахал огороды.
В Зимнике настоящий клуб еще не построили, электричество только велось. Поэтому страшно интересно было сидеть в конюховке, рядом с братом в компании взрослых парней и девчат. Брат подмигивал мне, требовал от «распашонки»: «Научи братишку целоваться». Земляничный поцелуй в губы.
Какое счастье, жить. Жить молодым, не зная еще ни о начале и о конце мира. Нет дедовской усадьбы. Сохранился глубокий срубом колодец, из которого черпалась земная вода высоким уклювистым журавлём. Да изба, открытая семи ветрам.
Во дворе под навесом была дедова кузня с наковальней на корневище, оставленном в земле при раскорчевке новины под дом и усадьбу. Открытый двору навес тянулся до сеней дома. Под навесом ставились кошевые сани, гнутые расписные дуги и дедова бричка. Коня в личном хозяйстве запрещалось иметь. Петр конюшил. С улицы на створке ворот кованое кольцо для привязки вожжей. Саврасый жеребец часто стоял там под седлом. Брат позволял кататься верхом. Звал он меня «братишкой».