-Да, было дело...
-Ну, так всем выжившим, кто плацдарм брал - Героя присвоили. Тогда еще. А теперь нашли видать, пришли бумаги, так что магарыч с тебя!
Вот так я стал Героем....
На параде 9 мая мы его посадили на БТР, впереди колоны ветеранов. Живого Героя. Единственного на 1985 год.
Post scriptum
Указом Президиума Верховного Совета от 17 октября 1943 года 306 воинам за форсирование Днепра присвоены звания Героя Советского Союза.
Под номером 126 значится наш Герой.
СТРАШНОЕ ЗДАНИЕ
Страшное здание.
Его боялись в тридцатых. Может и раньше, но память включается именно с тридцатых. Проходя по улице, стремились прошмыгнуть не по этой стороне. Опасались смотреть в его сторону. Шепотом о знакомых говорили - его же ТУДА забрали. Это означало нечто страшное, не произносимое вслух, понимаемое с полунамеков, то, что связано было с неизбежным и трагическим продолжением. В нем был какой -то отдел НКВД, потом Гестапо или СД, потом опять НКВД. Потом УВД. Теперь там поликлиника. Поликлиника УВД.
Бабушка Шура была в этом доме дважды.
После освобождения города праздничное настроение омрачилось вызовом ТУДА! Было чего опасаться - была в оккупации, хотя в паспортах отметки не было, сказали немцам, дескать, потеряли, все же осадок чего-то совершенного, какой-то вины, не покидал её и её близких, переживших оккупацию, работавших при НЕМЦАХ! Пусть в том же Донбассэнерго, на том же месте. на котором проработала лет сорок, но почти два года при НЕМЦАХ!
Уходя, на всякий случай простилась с мамой, дочкой, тетей, и, как бывает в таких случаях, с жизнью...
Самым тревожным в таких происшествиях бывает ожидание. Стоя в коридоре, ожидая вызова в кабинет, невольно перебираются самые печальные варианты. О таких случаях опера говорят задержанным - "признайся, тебе станет легче!" Так и есть. Признание облегчает душу, но приближает срок!
-Кошевая Александра Ионовна?
-Да, здравствуйте.
-Вам знакома гражданка Низдвецкая? - вполне естественно для ЭТОГО здания, не обращать внимание на приветствие.
-Лида? Низдвельская. Знакома, это соседка, в соседнем доме живет... жила.
-Когда вы её видели последний раз?
-Ну, вот, как немцы ушли её не стало. А так- жили рядом...
-Так она ушла с немцами?
-Я не знаю, только не стало её как немцы ушли.
-А вы, что же, не ладили с ней?
-Почему- не ладили? Нормально жили, мы со всеми ладим...
-А что же она на вас донос в гестапо написала?
-Как ,в Гестапо?
-Вас что, не вызывали?
-Вызывали....
-Ну, и о чем спрашивали?
-О брате... Он у меня в горисполкоме работал. Потом в эвакуацию уехал, больше не виделись.
-Что же им нужно было?.
-Спросили, есть ли брат, говорю- есть. Спрашивали - он коммунист. Да... Что скрывать, это весь город знает. А где он? Не знаем, у нас своя семья, уехал, больше мы не виделись. А вы живете в его квартире? Живем, он нам оставил, когда уходил. Ну, можете идти...И всё.
Теперь, вспомнив этот страшный когда-то день, тревожно подумалось: ну, вот, была в Гестапо, как, почему отпустили? Сейчас скажут: "других повесили, а тебя отпустили?"
- И всё?
- Всё.
-Так, значит- из-за квартиры, -уже не бабушке, своему сотруднику- квартиру хотелось.
-Я не понимаю, какую квартиру, нашу?
И ей дали письмо. Письмо в Гестапо. О том, что брат бабушки коммунист, что он взрывал город при отступлении, что вся семья неблагонадежная, живет в квартире своего брата- горисполкомовца....
Странно, во все годы правильно было всем и всюду помогать. Со всеми в дружбе жили. И с ней. Всегда по-дружески, до последнего дня улыбались. И, вот.
"Нельзя ли мне, после их ареста, переехать в квартиру бывшую коммуниста Кошевого, как я вам все про них рассказала?"
"Значит, всё из-за квартиры?"
Как её отпустили, помнилось с трудом. Причем оба раза. И тогда, когда шла из гестапо, и теперь, когда шла из НКВД. Как домой дошла, какой дорогой, ничего - пустота.
Одно только это "- так, значит, из-за квартиры".
Всего лишь из-за квартиры.
ПЕРЕБЕЖЧИК
Его водили по селу, приглашая на митинг всех, кто остался, показывая в каждой хате, как надо поступать. Солдатик-перебежчик, с несколькими кулями всякой снеди, большущей бутылкой спиртного, старался не смотреть в глаза сельчанам, было ему все это совершенно не нужно. Он думал, что ему дадут отдохнуть, побыть самому. Но в планы немцев входило использовать этот случай на 100%. Потому, сопровождаемый любопытными, он брел от хаты к хате совершенно безучастный к происходящему. Может ему уже и не хотелось быть перебежчиком, но куда же теперь?
Гражданские и военные стягивались помалу на выгон. Даже от предмостных укреплений, от противотанковых орудий, пришли поглазеть на событие. Раньше были пленные, много пленных, но перебежчиков еще не было. А тут на тебе - гут, гут, камрад, хлопали они солдатика по плечам. Но в веселости немцев, тревожном любопытстве сельчан, безучастности виновника торжества было нечто трагически не законченное, повисшее в безвременной паузе.
А толпа все росла и вскоре, выгон едва вмещал присутствующих. Офицер произносил речь. Все давным-давно известные слова, что рейх за народ , брошенный большевиками, что пример солдата, как нельзя лучше говорит о моральном духе русских и высоком порядке немцев и т.д. и т.п.
Старшая сестра потащила младшую, по-детски бесстрашную, всё ускоряя темп ходьбы. Уже почти на бегу, меньшая, как могла, протестовала и тормозила стремительный шаг, но старшая была неумолима и всё вела дальше сестренку, дальше и дальше. Ей было известно, что в камышах, в 100 метрах от митинга, спрятался русский разведчик, который и сказал проходящим сестрам уходить отсюда, поскольку вскоре будет артналет, который он, разведчик, вызовет по радио.
Стоит сказать, что сельчане, в большинстве своем, после начала митинга задки-задки, да и разбежались от выгона. Так, что к началу артиллерийского удара, на выгоне остались одни немцы. И еще тот солдат, перебежчик, которому немцы довольно рукоплескали и одобрительно что-то говорили, что безучастный солдатик с кулями еды и питья совершенно не понимал.
Артналет был внезапным, беспощадным, точным и по этим причинам страшно результативным. Очень многие немцы остались лежать на выгоне. Многие просто исчезли. Всюду валялись куски тел, руки, ноги... В этом месиве потом, когда собирали немцев хоронить, нашлись кульки из-под еды. Все что осталось.
Немцев похоронили тут же, у дороги. Через год по кладбищу прогромыхали танки, многие из них остались надолго стоять на кладбище, у дороги. Но танков было много. Через время они таки прорвались на гору, туда, где трасса. И село успокоилось от войны, откатившейся далеко на запад.
Когда в село стали возвращаться люди, стали ютиться по уцелевшим хатам и землянкам. Разбитую технику, немецкую и русскую, потихоньку вывезли. На месте кладбища начали строить дома.
-Где, вы говорите, кладбище было?
-Так, говорю ж вам, под теми домами.
-Так, как же на кладбище?
-Так оно скрозь было, как кладбище. Скрозь люди, да люди, побитые. А тут, возле дороги, оно ж улица была ...
- Да, только там - вон, под домами, солдаты лежать, а охвицеры туда были, возле магазина. Та их сразу, в девяностые годы, приехали и забрали.
-А у нас немец жил, здоровый такой, он пулемет начистил и пошел в хату есть, а я ему песку в ствол насыпал. А тогда самолет налетел, он с хаты выбежал, а пулемет не тот, не стреляет....
А он тогда говорит на меня - Dumkopf , дурак , в смысле, я теперь в Германию поеду, потому нечем мне воевать, а тебя повесят.
А я ему фигу - на, а он - за мною, поймать, а я убегаю, он видит, не догонит, тогда хватает гранату с пояса и в меня. Так я отбежал уже далеко. Не зацепило. А оно ж листовки были, что вредите немцам, поджигайте, взрывайте. Так я песка в пулемет...
-А, перебежчик где делся?
-А, кто знает. Не видели его, может, убило на выгоне...
Одни кульки находили, а его нет.
Село едва живо. Дачники и несколько старожилов, которые и рассказали эту историю.