И весь районный ОРС спал спокойно. Ни тебе недостач, ни пожаров ,ни поломок. Только Ивану Сергеевичу беспокойство.
ДЕСЯТИЧАСОВОЙ ТРОФЕЙ
Очаков моего детства был большей частью одноэтажным. От Слободки до Черноморки, все знали единственную трехэтажку - казарму моряков. Напротив нее мы и жили. Каждый день дорога на море дарила новые названия и подробности событий давно минувших лет.
-А что это за дом?
-Это дом офицеров.
-Они тут живут?
-Нет, это как клуб. Они тут встречаются.
-И папа тут встречался?
-Когда тут служил-встречался.
-А что там написано на стене?
-Написано, что здесь судили лейтенанта Шмидта.
-А, за что его судили?
-За то, что поднял восстание на своем судне.
-А это какая улица?
-Чижикова.
-А, кто такой Чижиков?
Это был тот прелестный возраст, когда тебе все интересно. И Чижиков, и Хоста Хетагуров, и почему судили Шмидта здесь, а расстреляли там, на Березани. И многое, многое другое.
Например, музей.
-А куда мы идем?
-В музей.
-А что мы там будем делать?
-Смотреть ротозеев.
-А кто такие ротозеи?
-А посмотришь в музее, они там.
Мы были едва ли не единственными посетителями. Нам позволялось все. Буквально ВСЁ!
Сидеть на золотой скамейке, залезать на цепи и пушки у памятника Суворову, трогать практически все из экспонатов. Со временем , поход в музей превратился чуть ли не в ежедневную процедуру. Начиналась она с плача от жгучей несправедливости, поскольку сегодня была моя очередь лежать за "Максимом". Но Ленка, моя старшая сестра, никогда не придерживалась достигнутых договоренностей, и четыре года разницы были решающим моментом в вопросе, кто первый добежит до пулемета, стоящего как раз напротив входа. Утешение приходило на следующем экспонате - корабельной зенитке, у которой было два сиденья и каждому - по штурвалу! Один крутил вверх-вниз, другой вправо- влево. Отец подстраховывал и я САМ держал кривой турецкий ятаган, одевал кольчугу, поднимал очередное ядро (а ну, посмотрим, сколько ты каши съел ). И даже карабкался на рогатую морскую мину, стоящую на тележке с тросом.
Наверняка не каждый день, но в детской памяти отложилось, что именно каждый, в гости к отцу приходили его однополчане. Чаще всех дядя Коля из отцовой эскадрильи. Для меня находились звездочки, пуговички, старые погоны и прочая амуниция. Верхом вожделения был летный шлем с выпуклыми, как у лягушки очками. Но он никогда не доставался, все какие-то преграды возникали между мной и им. Доходило до плача, если мне ничего не перепадало. Но иногда бывали хорошие деньки и я щеголял на выбор в парадной или повседневной фуражке с превосходным крабом, хочешь в черной, хочешь в белой.
А если меня требовалось утешать, то находились причины и доводы осушающие слезы.
Как-то раз, прекращая мою истерику по поводу "позабыт - позаброшен", дядя Коля говорит:
-Завтра у нас полеты. Ровно в 10-00 я зависну над двором и помашу тебе из кабины вертолета.
Вам никто не махал из кабины настоящего вертолета? В детстве? Из настоящего военного вертолета?
Было это ранним вечером. Застолье было еще где-то в середине. Но поскольку мне ЭТОТ вечер уже ничего не сулил, я затребовал сон. Хочу спать - и все! Никакие уговоры не действовали, никакие кары или, наоборот, бонусы, как сказали бы сейчас, не работали. И мне выгорело раньше лечь в постель, и мгновенно уснуть - ведь завтра в 10-00 ко мне прилетит вертолет!
Проснувшись, я мгновенно выскочил из-под одеяла и бросился во двор. Дядя Коля не обманул.
Вертолеты поднимались в небо и по глиссаде уходили куда-то далеко в море, на выполнение задания.
-А еще не 10 часов?
-Да что тебя подбросило? Спи еще, рано, ложись.
-А сколько часов?
- Спрашивать надо - "который час".
-Ну, который час?
- Еще пол - седьмого.
-А когда будет 10?
-Еще полежи, затем встанем все , умоемся, позавтракаем, погуляем чуток, и потом будет 10-00.