Потянулись томительные то ли минуты, то ли часы ожидания. Безвременье. Невидимое, безответное мягко сдавливало Андрея, не позволяя шевелиться. Томно и бесконечно долго стучало сердце. Или не сердце? Да, нет, не сердце. Сердце стучит уверенно "тук-тук", а это звуки с большим перерывом, не живые, не свои. И мысли. Они были, но как в сахарном сиропе застревали, неспешно перетекая от одного к другому. Боли не было. Ничего не было. Недвижимый, Андрей согласился со своей участью. С кем не бывает? Ну, убило. Ну, и не страшно теперь. Так, значит и будет. А может, я еще живой? А зачем они меня закопали? Значит не живой. Ну и пусть...
И в этой жути, кто-то рванул каску назад, так, что она впилась в шею. Вдруг стало светло. Вместо одуряющего звона начали появляться звуки угасающего в дали боя. Андрей бестолково смотрел на ненавистного старшину, который разгребал руками землю и, вытаскивая Андрея из ямы, все крутил его из стороны в сторону.
-Жив? В обе руки, значит, и баста. Повезло, паря! Ну, давай, топай в медсанбат. Вон в лесочке, вишь? Только винтарь возьми, без оружия не перевяжут, не положено.
Андрей хотел еще что-то сказать, ведь жив-то, но старшина уже энергично шагал к следующему бугорку.
Как в бреду, Андрей шел по полю. На перебитых руках, на ремне висела тяжеленная винтовка. Шел, и не узнавал, где он. Поле дымилось, было изрыто ямами, усеяно касками, неизвестно откуда взявшимися ящиками, и... людьми.
Возле одних копошились, видимо санитары, другие уже ни у кого не вызывали интереса.
Андрей пересек далекий теперь окоп и до самого леса все соображал, пытаясь вспомнить, каким был этот бой.
И что он делал,
И стрелял ли.
И что это было, вырывшее яму и ранившее его. И, похоронившее живого. И если бы не старшина...
Он шел и плакал.
От обиды.
От ужаса первого боя.
От того, что остался жив.
От того, что другие уже не встанут.
От того, что вспоминалось только это одно "А-а-а-а-а"
Божечки, как же меня не убило!
А хоть и ранило, тоже, ведь не сахар! Вам бы, фашистам, руки поперебивать!
Гады!
Что ж вы натворили!
Убью!
А-а-а-а-а-!
А-а-а-а-а!
.................................................................................
После перевязки всё успокоилось. Появилось время оглядеться. Поступающие раненные были источником всех новостей. В одном из них Андрей узнал бойца своей роты, и ему вдруг захотелось узнать как там, что, взяли?
Боец был в возбуждении. Он с запалом говорил, как колотили фрицев. Как ходили в атаку. Как он пострадал из-за труса.
-Понимаешь, -скороговоркой говорил боец, -мы чуть до их траншеи не добежали, тут пулеметами они давай косить, много полегло наших, кто ползком назад, кто бегом. Тут видим - все, значит, в атаку ходили, а он, понимаешь, тут сидит. Трус этот. Перепуганный, бледный, трясется. Такое зло взяло. Ты что ж это, прикрылся, понимаешь, а ну иди в атаку! Он, гад, перепугался, говорит, я с вами другой раз побегу. Нет, ты щас беги! Беги, гад. Он упирается, да как же, мол, а мы его поймали за черти и долой из окопа. Он назад, просится, искуплю, говорит. Мы его опять выбросили, иди, гад, в атаку. Он еще пробовал, видит, мы ни в какую, давай идти на немца, сначала вроде как в атаку, а там, глядим, винтовку бросил, достал тряпку какую-то, и давай махать немцу, чтобы, значит, не стреляли те. Да, они и не стреляли. Мы как увидали такое, брат, кто с чего мог, давай стрелять, пока не убили...
Немец, видать, пожалел его, стал мины кидать. Одна и залети в окоп. Меня, как- будто за шиворот кто потянул. Удивился я, оглянулся - никого. Смотрю - сапог слетел почти с ноги, опять удивляюсь, как это он. Ногу поднял, голенище подтянуть - а сапог на земле и остался. А из него кости торчат. Вот, теперь инвалид. Зато живой. Вот тоска разбирает,- смеясь говорил он,- куда ж теперь, без ноги. А, как вспомню, сколько после атаки на поле осталось - выходит, повезло мне, раз живой...
И Андрей задумался с замолчавшим бойцом, что раненым повезло, тут хоть в руки, хоть в ноги. А, если бы также - без чего остался. Оно и плохо, но и не плохо вовсе.