Мне стало казаться, что доктор Эрик Пинцет относится к числу тех современных врачей, которые ездят за Атлантический океан, чтобы купить докторский титул. Я попытался переменить тему разговора и поинтересовался у своего друга, много ли пациентов в международной больнице с сонной болезнью. Доктор Пинцет не преминул воспользоваться случаем для выступления, которое я здесь передаю почти слово в слово:
- Любезный друг, существует несколько видов сонной болезни. Наиболее распространенной из них является "эн-сепхалитис летаргика" - заразное эпидемическое заболевание, вызываемое воспалением мозга. Оно сплошь и рядом встречалось после первой мировой войны. Симптомы болезни: душевное расстройство, судороги и непрекращающаяся сонливость. Если больной обладает способностью похрапывать, он храпит денно и нощно с неизменным успехом. С течением времени появляются затем изменения в характере. Особенно у руководящих политиков. И все-таки ни с чем не сравнимой является сонная болезнь, впервые открытая сразу после первой мировой войны и широко распространенная в наши дни в странах Запада. Передается она особыми клопами "глоссина полити-кус", заражающими кровь своих жертв паразитами, именуемыми трипанозомами капитализма. Симптомы этой сонной болезни проявляются в том, что больной не видит дальше своего носа, пребывает в состоянии постоянной тревоги (боится безработицы, войны и соседей), спит наяву, страдает душевным истощением и спазмами речи. Под конец мускулы его глаз разбивает паралич, и блоха представляется ему слоном, а слон - блохой, черное - белым, а свастика - крестом христовым. У него застывшее выражение лица, ноги дрожат, а речь сплошной вой. Такие симптомы медицина называла ранее болезнью Паркинсона, а современная наука именует их неонацизмом. Лечение должно быть направлено на устранение симптомов болезни. Лучшим средством профилактики считается отправка больного в международную лечебницу, где пациента пытаются разбудить. Если это удается, то он начинает замечать, во-первых, что жизнь бьет ключом, не только вокруг его собственного пупа и, во-вторых, что еще более заразным бациллоносителем, чем муха цеце, является предубежденный гомо сапиенс, общеизвестный под названием "человек".
- Откровенно говоря, - продолжал доктор Пинцет, - даже одаренный храпун, будь то бас или тенор, с присвистом через нос или рот, малоприятное знакомство в спальне, вагоне, в автобусе, парламенте и школе. Но тем не менее несравнимо более опасными являются люди, находящиеся в сумеречном состоянии, вызванном трипанозомами капитализма. Для преодоления этой болезни мало одной международной больницы для больных сонной болезнью. Многие из больных погрузились в спячку свыше сорока лет назад. Раз в год - в канун Нового года - они оживают настолько, что бодрствуют целую ночь напролет и лелеют надежды, что ничто в мире не изменится. Затем они словно погружаются в глубокий сон, и им снятся радужные сны о германских кайзерах и русских царях, волжских бурлаках и двенадцатичасовом рабочем дне. Словом, о той романтической эпохе, когда на улицах Хельсинки было больше лошадей, чем голубей, и когда богачи страдали воспалением легких, а бедняки всего-навсего простывали.
Если бы этим сонным больным рассказали о людях, совершивших космический полет вокруг земного шара, они бы только поправили свою подушку и усмехнулись: "Не может быть! Такого безумства святой Петр никогда бы не допустил". Если бы им сообщили, что сонная болезнь в наше время излечима, они бы в страхе завизжали: "Ужас- -но! Мало, что ли, того, что консулы бодрствуют?!".
Доктор Пинцет выдержал небольшую паузу и стал прощаться со мной, говоря:
- Будь здоров! Радуйся, что у тебя не сонная болезнь. А что касается храпа, то попроси жену преподнести тебе в подарок на Новый год трубку или микрофон, а то еще, кто тебя знает, потревожишь покой сонных больных.
Чистая раса
В 1953 году, когда я путешествовал по южным штатам США, мне довелось на автобусной станции одного небольшого городка убедиться, что в карточной игре жизни мне достались на редкость хорошие -"козыри. Будучи европейцем и поэтому, естественно, тупицей и неучем (там, где кончаются мои знания, я обычно ставлю: "и т. д."), и, не имея гида, я направил свои неуверенные стопы к некоей двери, на которой стояли буквы "W. С.". Не успел я открыть дверь, как чернокожий мужчина взял меня за руку, заметив:
- Не туда, господин! Для вас существует особая комната там, напротив.
На двери комнаты, находившейся напротив, была прикреплена эмалированная табличка: "W. С. Неграм вход воспрещен!".
Я несколько растерялся. Но мой любезный проводник, праотцы которого свыше ста лет назад были в кандалах доставлены из Африки на новый континент, стряхнул с меня галлюцинацию изумления:
- Будьте любезны, господин! Вот тут. Здесь место, где господа облегчают бремя своей жизни, не испытывая чувства унижения.
Я, вероятно, продолжал выглядеть несколько остолбеневшим, потому что мой темный гид открыл мне дверь и заметил на ломаном испанском языке: "Тодо бланкос ест кабалерос", или "Все белые - господа".
Я испытывал чувство, как будто мне щекотали пятки ресницами. Никогда ранее мое чувство собственного достоинства не облекали в столь мягкую вату лести и почтения. Одним рывком меня вовлекли в касту господ человечества. В душе я провозгласил троекратную здравицу в честь моего создателя, родившего меня белокожим.
"Господин является господином ив аду", - говорил некий финский писатель. Но это, однако, несравнимо с тем, что происходит на обетованной земле свободы и равноправия, где господин есть господин и в уборной!
Свобода и равенство - понятия весьма относительные. Американский писатель Джек Лондон в одном из своих произведений говорит, что его родина великая страна свободы: каждый свободен искать себе пищу в мусорных ямах на задворках и каждый имеет шансы попасть на электрический стул. Вполне равными же люди становятся только на кладбище, где белый может лежать наравне с негром, не молвя ни слова о расовом различии.
В один прекрасный день я повстречался с молодым социологом, усердно исследовавшим последние годы поведение, свойства характера, культурные традиции и верования разных человеческих рас. Ввиду того, что он только что вернулся из двухлетней научной поездки, мне захотелось побеседовать с ним. Я сразу заметил, что научился он весьма многому. На шее у него болтался галстук цвета павлиньих перьев, на котором гавайские девушки исполняли танец хула-хуп, не лишенный интереса с социологической точки зрения. Он развалился в кресле, задрал ноги на мой письменный стол, впихнул себе в рот жевательную резинку, сдвинул шляпу на затылок и беспечно заговорил:
- Каждому европейцу следовало бы отправиться на пару лет за океан, дабы научиться чувствовать, что значат настоящие свобода и равенство.
Порывшись в кармане, он вытащил сигарету, чиркнул спичкой о подошву своего сапога и продолжал:
- Здесь, в Финляндии, ни черта не знают о свободе. Только тогда, когда гангстеры и министры пьют на брудершафт, когда поп и нефтяной король живут в одном отеле, только тогда можно говорить о настоящем равенстве.
- Здорово! - искренне ответил я. - Ну, а если гангстер - негр, а министр - белый, выпьют ли они и тогда на брудершафт?
Высокопросвещенный социолог швырнул сигарету на пол, сплюнул жвачку в стену и удостоил меня взглядом, острота которого изображается во всех популярных детективных романах.
- Ты сказал - негр? - строго спросил он меня.
- Да.
- Но я-то говорил о людях.
- Я так и полагал, - изумленно пролепетал я. - Как социолог, ты, вероятно, знаешь, что негров относят к людям.