-- Почему они собрались в банду?--расспрашивает ее Юдин.
Жена Тахтарбая шепчет:
-- Приехал большой курбаши Ады-Ходжа к Закир-баю, к Суфи-беку и к мулле Ташу. "Вставай, говорит, пойдем побеждать. Все врут урусы. Красной Армии у них нет, совсем нигде нет. Никто нам не помешает. Все товары возьмем, богатыми будем..." Ады-Ходжа много говорил. Из-за границы, говорил, помощь будет. Все наши в банду пошли... Как не пойти? Закирбая боятся. Раз он сказал: "Иди", -- идут. Кто может ему сказать: "Нет"? Убили урусов, тебя убьют, что нам хорошего будет?..
2
Пока день, пока банда внизу, пока тихо в кочевке, надо все учесть и все взвесить. Быть может, удастся бежать? Какое настроение в кочевке?.. Бывает, ненадолго -- в юрте никого нет. Надо попробовать выйти. Юдин выглянул. Снаружи у входа нет никого. Вышел. Я и Зауэрман ждем. У Зауэрмана есть еще остатки махорки; редкие свои цыгарки он дает мне докуривать, Я очень благодарен ему и завидую некурящему Юдину.
Юдин возвращается.
-- Ничего. Все тихо. Все ждут возвращения Закирбая, сами ничего не решают... А бежать?.. Нечего и говорить!.. Наблюдают, да и куда побежишь? Через две минуты такую охоту устроят, что...--Юдин умолкает, оборвав фразу.
Я все-таки не хочу поверить в невозможность бегства. Переждав немного, выхожу из юрты. Горячий солнечный свет, вся яркость чудесного дня. И при первом же шаге сжимаю зубы: разбитые ступни опухли, и я ощущаю пронзительную боль. Ерунда! Иду. Распласталась трава, в нескольких метрах -- обрывчик, ручей; за ручьем--редкий арчевник. Иду медленно, Осматриваюсь, не поворачивая головы, только кося глаза. Между юртами ленивые люди; один из них остановился, наблюдает за мной. Перехожу вброд ручей, останавливаюсь за ближайшим кустом. Басмач издали наблюдает: зачем я сюда пошел?.. Да, если бы я побежал, промедления в охоте не было бы. Убежать нельзя.
Возвращаюсь в юрту. Сипит кумган. Где-то вдалеке блеют овцы. Скучно!
3
Юдин осмелился зайти в одну из юрт. Юрта была бедна и грязна. Ее кошма изветшала, деревянный остов ее коряв и задымлен. Вместо одеял постелены сшитые рваные шкуры. Больной барашек лежал в юрте. Он был завернут в тряпки, и его выхаживали, как человека. В куче детей прыгал козленок--дети играли с ним. Хозяин приветливо встретил Юдина, усадил его на почетное место, угощал айраном и мясом и сказал, что мясо редко бывает в его юрте, потому что он беден, -- у него только два барана и одна большая коза, а детей у него--видишь сколько!.. Хозяин жаловался на судьбу и на Закирбая, хозяин говорил, что басмачом он вовсе не хочет быть, но Закирбай его кормит, и что же делать ему, когда Закирбай велит? "Я не пошел в банду, потому что не хочу убивать и грабить. Награбленное Закирбай все равно возьмет себе, а у меня было два барана, и опять будет два барана". И еще жаловался Юдину бедняк, говорил, что придут кызыласкеры, конечно, придут, и что тогда будет? Закирбай побежит в Китай и велит всем бежать, а как бежать? Хорошо Закирбаю -- потеряет много скота, много имущества, а все равно богатым останется, ему можно терять... А он, бедняк, что потеряет? Двух баранов, юрту... Не на чем ему увезти юрту--лошади нет, яка нет. Тогда что делать? Помирать с голоду надо?.. Да?.. А остаться здесь он не может... Закирбая боится, кызыласкеров боится...
Юдин говорил с бедняком... И надеялся Юдин, что бедняк поможет нам бежать. Но бедняк замахал руками. Нет, "менэ уим чекада", что примерно значит по-русски -- "моя хата с краю". Сам он ничего худого нам делать не будет, но и помогать тоже не будет... Как можно нам помогать? Закирбай убьет его, если узнает.
-- И куда убежишь? Разве можно скрыться отсюда?.. Нет, друг, не сердись, иди в юрту Тахтарбая, сиди, жди. Убьет тебя Закирбай, не убьет,--разве тут можно что-нибудь изменить? Его воля. Я боюсь Закирбая, иди, я не слышал, я ничего не знаю...
Юдин распрощался с забитым и подневольным киргизом и рассказал мне о нем, когда я вернулся в юрту, убедившись в невозможности бегства.
...И все-таки--если даже можно выйти из юрты,-- у нас сейчас относительная свобода. Она продлится до возвращения главарей. Они могут вернуться в любую минуту.
4
В юрту входит жидкобородый басмач в синем халате. У него впалые щеки, черные обломки зубов, гнойные слезящиеся глаза. Подсаживается, с таинственным видом шепчет, обрызгивая меня слюной. С отвращением отстраняюсь, но он все тянется за мной, все шепчет, и гримаса его, должно быть,--изображение улыбки...
Что он хочет? Что ему нужно? Жестами объясняю: не знаю его языка. Тогда он перебирается к Юдину. Юдин хмуро выслушивает его.
Это Умраллы. Он пастух из другого рода. Он в служках у Закирбая. У него повадки раба.
Юдин позже мне объясняет: Умраллы спрашивал, хотим ли мы бежать. Умраллы говорил, что поможет нам, но слишком фальшиво звучали его уверения в сочувствии нам. Юдин решил не доверяться ему.
Кто был Умраллы? До сих пор я не знаю. Может быть, юродивый, может быть, провокатор. В этот день все время он вертелся около нас. Чего только не говорил он Юдину! И о том, что пойдет с нами, куда мы пойдем, и о том, что даст нам оружие, и о том, что мы великие люди... Но на всякую просьбу Юдина он с неизменной таинственностью шептал: "Потом... потом..." Он был похож на обезьяну, и ужимки его были нелепы, и был он словно в экстазе--то шептал, то выкликал пронзительным голосом бессвязные слова. Возбужденный, плюющийся, он был странен, и я не мог побороть отвращения к нему. Другие басмачи с ним обращались презрительно, выгоняли его из юрты, толкали его, как собаку, ногой, когда он мешал им пройти, а он шептал, шепелявя, и временами, ни к кому не обращаясь, улыбался и юлил и лез к нам.
5
До последней минуты звала на помощь захваченная басмачами Гульча. Уже трещали двери почтово-телеграфной конторы, а бледный почтарь все еще взывал в телефонную трубку. Пуля пробила мембрану, и связь с Гульчой оборвалась.
Как ветер, с одиннадцатью пограничниками помчался на выручку начальник заставы Суфи-Кургана Любченко. На заставе остались его жена и ребенок. На заставе остались шесть бойцов-пограничников во главе с помначзаставы -узбеком Касимовым.
В одиннадцать часов утра 23 мая семьсот басмачей осадили заставу, рассыпавшись по склонам окружающих гор.
На заставе не было пулемета. Басмачи перерезали телефонную связь и отвели арык, питавший заставу водой. Четверых пограничников Касимов послал на ближайшую вершину--ту, от обладания которой зависела участь заставы. Дело было бы кончено, если бы эта вершина была сдана. Один пограничник защищал конюшню. Касимов с последним--шестым пограничником отстаивал постройки заставы и кооператив. Жена Любченко взяла винтовку и тоже стреляла. Басмачи кричали:
-- Сдавайся, Касимов, все равно нарежем полос для собак из твоей проклятой груди.
И Касимов крикнул в ответ:
-- Сдавайтесь сами! Чекисты не сдаются! Они--побеждают!..
Шесть пограничников под начальством Касимова отстреливались до ночи. Семь мужчин и одна женщина отстреливались от семисот...
В этот день мы томились в юрте Тахтарбая, родного брата курбаши Закирбая. Сам Закирбай был в числе осаждавших заставу.
6
Вечер. В юрте сгущаются сумерки. Монотонно сипит на очаге кумган, да лениво похрустывает ветвями огонь. Вокруг одно и тоже: тишина. А у нас--ожиданье. Им это сразу лопнуло, рассыпалось по кочевке шумя ржаньем, топотом, суетой. В кочевку примчалась орава всадников. Тяжелое дыхание, потный халат, грузная туша -- ввалился в юрту Тахтарбай, сел у огня.