-- Товарищи! Сегодня тринадцатая годовщина боевой Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Поздравляю вас с поражением басмаческой шайки в славный день годовщины!..
В пять часов дня оборванный, голодный, обутый в переметные сумки помначзаставы Семен Грач, в сопровождении шести бойцов с четырьмя пленными и с трофейными винтовками, подъезжал к комендатуре.
Над воротами старинной ханской крепости бились разнообразные красные флаги. Ворота крепости раскрылись, и Семен Грач увидел усатого начальника оперативной части в новой шинели, неторопливо идущего по двору под ручку с женой Марьей Степановной.
Помначзаставы Грач мгновенно оглядел себя и, сердито поджав губы, спешился перед начальником оперативной части, удивленно осматривающим его. Марья Степановна отошла в сторону.
-- Разрешите доложить, товарищ начальник... Произошла маленькая задержка... Я... я...--впервые за свою жизнь Семен Грач запнулся, произнося рапорт.
Начальник хотел выслушать официальный рапорт, как полагается, до конца. Но когда искривилось красное лицо Грача, он нечаянно, совершенно не официально, улыбнулся и сказал:
-- Я вижу, у нас новый, интересный сорт обуви...Это по случаю годовщины? Судя по пленным, у вас интересная задержка была?
-- Да... То есть так, чепуха... Товарищ нач...
Но едва Марья Степановна, старательно зажимавшая рот рукой, неожиданно залилась смехом, круглое, доброе, умное лицо ее супруга побагровело. Он гневно взглянул на жену и сказал:
-- Уйди!.. Тут люди подвиги совершают, а ты... -- И, дружески взяв Семена Грача под руку, повел его в помещение комендатуры.
Когда бойцы вымылись в бане и, получив двойной обед, мгновенно его уничтожили, когда были произнесены все речи и собрание кончилось,--Семен Грач, в новых грубых яловых сапогах и в чужой неуклюжей шинели, вслед за бойцами пошел в клуб смотреть "Сивку". Рядом с Грачом топотала каблучками Марья Степановна, которой в первый раз очень хотелось оказать ему внимание. Но Семен Грач впервые не пожелал идти с нею без ее мужа. Веселый, добродушный начальник оперативной части шел в клуб с ними вместе, и Семен Грач поглядывал на него с такой сердечностью, с какой никогда не глядел на его супругу...
Старая "Сивка", исполнявшая в комендатуре должность главных актеров всех не доставленных сюда вовремя кинофильмов, ходила по экрану с тяжелой важностью танка. Но, не выдержав этой важности, она вдруг запрыгала так весело и смешно, как это умеет делать сам Чарли Чаплин.
В этот вечер люди в Москве и во всех городах Союза смотрели в великолепных кинотеатрах фильмы, посвященные гражданской войне и обороне советских границ.
1933-1953
ПЕРЕПРАВА
Строительство Большого автомобильного тракта заканчивалось. Причудливо извиваясь, бесконечной лентой, он опоясывал высочайшие горы, взбирался на снежные перевалы, тянулся по пустынным каменистым долинам, перекидывался через узкие ущелья и пенные реки. Он обрывался где-то между двумя гигантскими осыпями, не одолев последней сотни километров, остававшейся до конечного пункта. Там, словно головка исполинской змеи, пестрел целый город зеленых и белых палаток, прилепившихся к склону осыпи. На протяжении второй сотни километров от конечного пункта тракт, прерываемый скалами, еще не сбитыми динамитом, был подобен пунктирной линии. Около таких скал ютились по две, по три палатки подрывников--это были взрывные участки. И, хотя между каждым из них уже пролегали десятки километров дороги, сквозного проезда не существовало.
А на самой середине Большого тракта, там, где еще три месяца назад находился головной участок, теперь опять было безлюдно и дико.
Впрочем, два глинобитных домика, крытый брезентом сарай да несколько палаток все-таки здесь остались. В домиках жили десять водителей, под брезентом стояли пять полуторок, в палатках громоздились грузы, привозимые трехтонными машинами с севера. Дальше трехтонки ходить не могли, и потому это место теперь называлось перевалочной базой. Кроме десятка водителей, здесь жили еще только два человека: заведующий базой--благодушный толстяк Пономарев и молодой синеглазый радист Колька, вечно потрескивавший своей морзянкой и не дававший водителям покоя ни днем ни ночью...
В холодный, но сверкающий солнечным светом сентябрьский день к базе подъехал всадник на лохматой киргизской лошади. Черный монгольский колпак с угловатыми вырезами в полях, памирский белый суконный халат, из-под которого алели бархатные галифе, русские сапоги, старая трехлинейка и зеленый рюкзак за спиной ничуть не умаляли своей попуганной пестротой достоинства мужественного обветренного лица всадника.
-- Эй, Курбанов,--сурово крикнул он,--скорее, скорее давай машины, все пять!
Старший, заведующий гаражом, водитель Курбанов лениво и неуклюже выбрался из маленьких дверей глинобитного домика.
-- А, заготовитель! Здорово! Куда машины? Зачем?.. Из домиков и из сарая выбирались все обитатели базы.
-- Да понимаешь,--помахивая нагайкой, заговорил всадник,--с самой границы я. Такой случай: стадо диких яков перебежало на нашу сторону--голов шестьдесят! Мы их арканами пытались поймать, не даются: дикие. Ну, постреляли мы их штук двадцать, остальные ушли. Свежее мясо! За полгода первый случай такой!
Новость действительно была важная: на головном участке свежего мяса давно уже нет. Страстные охотники сами, водители возбужденно заговорили с заготовителем.
Ехать предстояло в сторону от дороги но моренным буграм, по солончакам каменистых долин. Рейс--опасный и трудный -- не меньше чем на трое суток.
Первой вызвалась ехать сухощавая молчаливая девушка в замасленной синей спецовке. Ее черные косы, закрученные вокруг головы, были туго забиты под кепку, и потому кепка стояла торчком, подобная глубокому округлому колпаку. Надломленный козырек затенял и большие черные внимательные глаза, и все худощавое загорелое лицо девушки.
Курбанов, небрежно выслушав девушку, коротко заявил:
-- Нет, Нафнз, не поедешь.
-- Почему?--возмутилась девушка.
-- Мужчины поедут, ты здесь останешься!
Высокий спокойный водитель Вапя Стрельников вступился за девушку:
-- Брось, Курбанов! Хоть она у меня помощником ездит, а дело знает лучше меня, на подсмене не растеряется!
Курбанов, насупившись и уставив на Стрельникова упрямые воловьи глаза, повысил голос:
-- Сказал -- не поедет? Случится что, какая от нее помощь? Девушка--руки слабые!
Дальнейший спор ни к чему не привел. Неисправная машина Курбанова осталась в гараже, а сам Курбанов уселся на место Нафиз в машину Стрельникова. И на прощание небрежно кивнул обозленной девушке:
-- Спи теперь! Все равно тебе делать нечего... А мою машину не трогай: тут и первый класс с ремонтом не справится!
И четыре грузовика умчались, вытянувшись гуськом по долине. Уехавший с ними заготовитель оставил свою лошадь на попечение заведующего базой Пономарева.
...Утро следующего дня застало Нафиз в сарае. Все в тех же спецовке и кепке, сердито сжав губы, орудуя отвертками, гаечными ключами, девушка собирала двигатель оставшейся в гараже машины. Нафиз была в жестокой обиде на своих товарищей, но больше всего на этого самодура--Курбанова, который не пропускает ни одного случая, чтобы ущемить ее самолюбие. В самом деле, разве это не величайшее свинство, что член партии ставит на каждом шагу палки под ноги ей, таджикской комсомолке?
"Ты--третий класс,--говорит он ей,--а у нас даже шоферы второго класса ездят помощниками!"
Конечно, условия работы здесь исключительно трудные; конечно, возразить ему нечего: водителям третьего класса самостоятельно водить машины здесь не разрешено. Но это не значит, что, вместо помощи ей в приобретении опыта, Курбанов должен под любым предлогом отстранять ее от поездок! И тут дело не только в ответственности, которой боится он. Тут дело похуже: в нем сохранилось еще презрительное отношение к женщине, деспотическое стремление проявлять над ней свою власть!..
"Вот и вчера,--скотина он: "руки слабые"!.. Просто самому прокатиться хотелось. Сел в мою машину, уехал, а свою разваленную оставил... Вот покажу ему,-- со злобой думает девушка, налаживая его машину, -- как с ремонтом не справится и первый класс! Приедет, -- не скажет, что мне кто-нибудь помогал. Перед всеми смеяться буду над ним!"