-- Юрий Владимирович,--тихо произношу я,--серьезно вам говорю: басмачи.
-- Так я вам и поверил!
Бойе моется, прыгает, шутит.
Пьем чай в. большой палатке. Приезжает Зауэрмаи Приезжает Джирон. Коротко сообщают: лошадей нет,. но можно достать ишаков и верблюдов. Бойе видит: мы не шутим. Сразу присмирел, молчит. Изредка почти про себя:
-- Вот это номер... Ни за что б не подумал... Что же теперь делать?
Бойе растерян. У него, как всегда, все чувства наружу.
5
Собирались мы долго. Ждали верблюдов, перебирали вещи, -- часть мы берем с собой, часть оставляем на хранение Джирону: укладываем, связываем во вьюки. Зауэрман уехал один, не захотев дожидаться нас, высказав уверенность, что его, живущего здесь двадцать лет, не тронет никто. Он обещал в случае опасности вернуться к нам. Лагерь кишел понаехавшими с делом и без дела советчиками, любопытными. Привели верблюда -- что нам один верблюд?
Час спустя привели второго... Мало! Мы ждали. Мне было нечего делать, и, разостлав на траве одеяло и разлегшись на нем, я писал подробный дневник за два дня и закончил его словами: "10 утра. Вещи сложены. Ждем верблюдов. Сами пойдем пешком. В рюкзаках--все необходимое, на всякий случай. Оружие вычищено и смазано, кроме берданки, у которой сломан боек и к которой патронов нет..."
Юдин ходил по лагерю, объяснялся с киргизами, распоряжался. Бойе валялся на траве лицом к небу, нежась на солнце; я фотографировал лагерь, составлял опись имущества, оставляемого Джирону,--фураж, мука, котел, арканы, палатки караванщиков, ушедших на Капланкуль, мешки, железные "кошки", топор, что-то еще. Привели осла, привели еще двух верблюдов, Джирон все-таки достал нам трех маленьких--несоразмерных с нашими седлами--лошадей. Заседлывали, вьючили; в одиннадцать часов тридцать минут выступили:
сначала караван, за ним мы верхами. Осман пешком. Встретили двух киргизов, спросили: "Как там?"--и киргизы сказали: "Хорошо, спокойно". Было жаркое солнце, был полдень. Горы сияли белым великолепием снегов; мы переезжали вброд реку, пересекали долину; трава пестрела маленькими цветами. Мы дышали сладким полынным воздухом, поднимались на перевал высотой в три тысячи метров,--это был Кызыл Белес, или по-русски Красная спина.
Три киргиза, нанявшихся к нам караванщиками, шли молча, подвернув к поясам полы халатов, уставали, влезали на вьюки верблюдов. Возможность нападения басмачей мы допускали только теоретически, потому что была внутренняя уверенность в безопасности сегодняшнего пути. Скорей для очистки совести мы поглядывали по сторонам и были совершенно спокойны. Мы даже не торопились, да с вьюками и нельзя торопиться; мы смеялись, острили в меру отпущенных нам талантов, злословили друг над другом, подтрунивали и не обижались.
Я фотографировал и записывал показания анероида, Юдин определял геологические особенности пород и учил нас премудростям геологии. Бойе останавливался, вычерчивал в пикетажной книжке горизонтали глазомерной топографической съемки, догонял нас и спорил с Юдиным о победе в той шахматной партии, которую сыграют они на заставе. Дорога окутывала нас пылью красноцветных конгломератов. Мы ехали, и перезванивал колокольчик верблюда, и я смотрел, как осторожно разминает верблюд подушки своих ступней, переставляя мохнатые угловатые ноги, и слушал, как лошадь покряхтывает под Юдиным, потому что Юдин тяжел и громаден, и радовался, что мне удобно в моем оставшемся со времен гражданской войны комсоставском седле. День был тихим, и хорошо было думать, мерно и лениво покачиваясь.
6
Под перевалом -- три юрты, стадо овец и киргизы.
Их не было здесь раньше. Долина зелена и открыта. Мы голодны.
-- Заедем?
-- Заедем.
Караван уходит вперед, но мы видим его. Спешиваемся в кругу пастухов. Из предосторожности поглядываем на лошадей; оружие с нами. Впрочем, тут все спокойно. Пастухи выносят айран (кислое молоко) и кумыс. Пьем из большой деревянной чашки.
Среди киргизов важные старики--Закирбай и Суфи-бек. Юдин их знает. У Закирбая Юдин в позапрошлом году покупал скот. Тогда не обошлось без скандала -- Закирбай сжульничал, а Юдин его уличил. Впрочем, об этой мелочи Закирбай, видно, забыл; он изысканно любезен сейчас и со славословиями подносит нам кумыс--почетное угощение. Выразив благодарность, мы щедро расплачиваемся. Нам льстят и подсаживай нас на коней. Догоняем караван.
Едем. Впереди и направо--изумительное нагромождение снежных хребтов. Потянул пронзительный и холодный ветер. На ходу развязываю привьючку, надеваю брезентовую, на вате, куртку. Бойе ленится развязать привьючку, ежится в пиджаке. Дорога ведет над рекой. Устье бокового притока; медленно спускаемся зигзагами, едем по ложу реки, переправляясь то на одну сторону, то на другую. У Бойе оторвалось стремя, ему лень спешиваться; он подзывает Османа, который ид пешком, Осман привязывает стремя. Бойе карьером догоняет нас. Осман остался на том берегу--я возвращаюсь, подсаживаю Османа на круп моей лошади; переезжаем реку. Высоко на зеленом склоне правого берега кочевка, юрты. Большое стадо баранов россыпью катится по склону, к реке, к нам. Смеемся: "Атака!" К Юдину подъезжает дородный всадник, раболепно здоровается, приглашает заехать к нему в юрту, пить чай: "Большим гостем будешь!"
Мы только что пили айран--Юдин благодарит и с называется. Позже мы узнали, что в этом было наше спасение.
Ложе реки поворачивает на север, входит в отвесные берега. Направо скалистая гора. Очень высоко, в черных прорезях снежных скал, настороженно замерли тонкорогие и тонконогие козлы--киики. Холодно. На переправах--вода лошадям по брюхо. Под копытами скрипят и ворочаются валуны, галька, щебень. Обрывы берегов все выше, это террасы конгломерата; в отвесных стенах промывины, узкие щелки. Налево по ложу реки--мелкорослые светло-зеленые кустики тала. Едем под самой стеной по правому борту ложа.
Глава четвертая
НАПАДЕНИЕ
1
Сверху, с террасы над глубоко лежащей рекой, с высоких, отвесных конгломератовых берегов, затаившаяся банда басмачей наконец увидела поджидаемый караван. Он тихо и мирно идет по ложу реки. Впереди из-под двух качающихся ящиков торчат большие уши умного маленького ишака. За ним гуськом, мягко ступая по гальке, тянутся четыре вьючных верблюда. На вьюках громоздятся три киргиза-караванщика. Банда знает: эти караванщики ее друзья, ведь вместе они обсуждали план. За верблюдами, таким же медленным шагом, движутся всадники; один, второй, третий.... Три. Это те, ради кого здесь, по щелкам, по всей террасе, тщательно организована такая напряженная тишина. Каждый жест, каждое движение этих троих изучаются с того самого момента, как караван показался на повороте из-за горы. Вот едущий впереди, маленький, бросив повод, закуривает папиросу и, оглянувшись, что-то со смехом говорит едущему за ним. Этот второй -- он их начальник--большой, грузный; маленькая лошаденка тянет шею, вышагивая под ним. У обоих ремни, ремни--чего только не навешано на каждом из них! Ружей у них нет, это давно знает банда. Но где же их револьверы?.. А ну, где?.. Закирбай толкает под локоть Боа-бека, оба кряхтят, разглядывая. Закирбай успел вовремя, -- он здорово мчался, чтобы окольной тропою обогнать караван и наладить здесь все... "Э... Есть... Хоп, майли! (Ладно, хорошо!)" Третий едет, болтая длинными ногами; он вынул их из стремян и едва не цепляет землю. Ну и рост у него! У него на ремне карабин. Висит стволом вниз. Этот все отставал, останавливался, писал что-то. Теперь догнал, едет; морда лошади-- в хвост коню второго. Сзади, пешком, четвертый... Это их узбек. Ничего, с ним возиться недолго.
Банда трусит: а вдруг не выйдет?
Нет. Они ничего не знают. Иначе не ехали бы так спокойно, не смеялись бы... Но из ущелья на реку выбежала лошадь, оседланная басмаческая лошадь,-пить воду. Кто ее упустил? Они ее заметили... Первый, маленький, указывает на нее рукой, что-то пишет. Они поняли... Э... Пора начинать... Скорее... Давай!..
Банда срывает тишину:
-- Э-э!..--один голос.
-- Оооо-э-э!..--десятки голосов.
-- Ууй-оо-уу-эээй-ээ!..--две сотни.
Боабек нажимает пальцем спусковой крючок. И сразу за ним -- другие.