– Просто заходи, – сказал он тихо, поторопив обеих внутрь и позволив дверям плотно закрыться у них за спиной. – Можно подумать, ты никуда не пролезала тайком…
– У нас же есть законный доступ, – прошипела Три Саргасс. – А кроме того, нас записывали камеры Города…
– И наш хозяин не желает, чтобы мы ассоциировались с его приходом, – отметила Махит не громче, чем нужно, чтобы ее услышали.
– Именно, – сказал Двенадцать Азалия, – и если дойдет до того, что кто-то начнет шарить по аудиовизуалке Города в поисках, кто заходил сегодня в министерство, значит, у нас и так уже серьезные проблемы, Травинка.
Махит вздохнула.
– Давайте быстрее; веди к моему предшественнику.
Губы Три Саргасс сжались в тонкую задумчивую линию, и она вернулась за левое плечо Махит, пока Двенадцать Азалия заводил их под землю.
Морг выглядел так же. Воздух прохладный, и пахнет неестественно чисто, словно его прогоняли через фильтры. Икспланатль – или Двенадцать Азалия после собственного расследования – накрыл тело Искандра тканью. Махит резко охватил ползучий страх: в последний раз, когда она здесь стояла, ее имаго выплеснул эмоции вместе с гормонами эндокринной системы и исчез. А она все равно сюда вернулась. Снова всплыла скверная мысль о саботаже: не может ли вредно воздействовать само помещение? (Или это ей так хочется, чтобы дело было в помещении и саботаж не оказался ее собственным провалом или работой кого-то на Лселе?)
Двенадцать Азалия снова стянул простыню, обнажая лицо мертвого Искандра Агавна. Махит подошла ближе. Пыталась видеть в трупе только материальную оболочку; физическую задачку из нынешнего времени, а не то, что когда-то хранило в себе личность – точно так же, как хранила она. Одну и ту же личность.
Двенадцать Азалия надел стерильные хирургические перчатки и аккуратно приподнял голову трупа, повернув так, чтобы Махит видела затылок, и спрятав самое крупное место инъекции консерванта – в большой вене на горле. Труп, податливый и обмякший, двигался так, словно он свежее трехмесячной давности.
– Разглядеть трудно – шрам маленький, – сказал он, – но если надавить сверху на шейный отдел позвоночника, уверен, ты почувствуешь аберрацию.
Махит надавила большим пальцем в ложбинке черепа Искандра, прямо между связками. Кожа казалась резиновой. Слишком поддавалась, причем неправильно. Под подушечкой пальца предстал крошечной аномалией мелкий имаго-шрам; под ним скрывалась развернутая архитектура имаго-аппарата – твердость знакомая, как сами кости черепа. У нее то же самое. Во время учебы у нее была привычка поглаживать его большим пальцем. Не делала так с тех пор, как ей хирургическим путем установили имаго-аппарат с пятью годами опыта Искандра. Это не входило в его привычные жесты и вне станции могло выдать тайну, так что она позволила жесту раствориться в той новой совмещенной личности, какой они должны были стать.
– Да, – сказала она. – Чувствую.
– Ну вот, – улыбнулся Двенадцать Азалия. – Что это, по-твоему?
Она могла бы рассказать. Будь вместо него Три Саргасс, она бы и рассказала – хотя знала, что такой позыв даже чувствовать опасно; ничем не лучше признаваться одному тейкскалаанцу, а не другому, после всего лишь дня знакомства, – но она находилась в таком отчаянном одиночестве, без Искандра, и ей так хотелось.
– Точно не органической природы, – сказала она. – Но это у него уже давно, – уклончиво. Нужно покончить с этим безрассудным осмотром трупов, вернуться к себе, запереться и покончить с желанием… найти друзей. С гражданами Тейкскалаана не дружат. Особенно не дружат с асекретами, причем эти оба из министерства информации…
– Никогда не слышала, чтобы ему проводили операцию на позвоночнике, – сказала Три Саргасс. – За все время его пребывания на планете. Ни из-за эпилепсии, ни из-за чего-либо еще.
– Ты бы знала? – спросила Махит.
– При том, сколько времени он проводил при дворе? Твой предшественник все время был на виду. Если бы он исчез хоть на неделю, кто-нибудь сказал бы, что его величество по нему наверняка скучает…