А когда он кладет трубку, начинается допрос: кто это был? Зачем звонил? И что сказал? А ты ему что ответил? И дед с каждым разом все больше съеживается, все больше сжимается в комочек в огромном кресле, его глаза стекленеют, а клоники уходят шушукаться на кухню.
Две буквы
Когда дедушка берет газету, это уже не дедушка. Это пожилой человек, который читает новости. Выражение лица у него совсем другое. И я люблю за ним наблюдать. Я пристально на него смотрю до тех пор, пока он не станет совсем на себя не похож. И тут он доходит до страницы с кроссвордами, отрывается от газеты и смотрит на меня, шаря по столику в поисках ручки. «А ты уроки сделал?» – и снова превращается в дедушку.
Кроссворд он решает быстро. Сидит за ним недолго и всегда доводит дело до конца. Раньше всегда доводил до конца. А в последнее время он возится с ним чуть подольше и позавчера не дописал две буквы. Это папа заметил, когда вечером взял газету.
– Тесть, вы две буквы не дописали! – сказал ему папа, приподняв страницу с кроссвордом.
– Да.
Дед только это и сказал, две буквы. Папа тоже умолк и поглядел на меня остекленевшим взглядом, совсем как дедушка. Мама с бабушкой были на кухне, и от этого мне почему-то стало спокойнее.
Молчание
Когда дедушка молчит, мне делается не по себе.
Раньше его всегда было слышно, как старинные часы, которые никогда не перестают тикать. Пока не сломаются.
Теперь он замолкает внезапно, и если мы с ним одни, я пытаюсь заполнить паузы, чтобы звуков хватило на нас обоих.
Но если рядом мама или бабушка, молчание давит на меня таким тяжким грузом, что мне приходится дышать глубже, чтобы не задохнуться. Молчат все трое, а мне трудно дышать. И когда они слышат, что я с шумом втягиваю в себя воздух, они натужно улыбаются и пытаются вернуться к прежним занятиям.
Но сколько бы я ни шумел, молчание надолго устраивается у ножек дедушкиного кресла, и мне кажется, что я вижу, как он дышит: совершенно спокойно, как будто совсем не скучает по мерному тиканью стрелок.
Полдник
Полдничаю я теперь гораздо лучше. Бабушка готовит мне бутерброд за полчаса до окончания уроков, а дедушка мне его приносит, когда забирает меня из школы. Раньше бутерброд мне делала мама утром, а потом он целый день размякал у меня в портфеле.
Единственное, что большие перемены изменили к лучшему, это полдник. Я сам выбираю, с чем я хочу бутерброд, и ем его рядом с дедушкой, который кажется все счастливее с каждым куском, который я откусываю.
– Завидный у тебя, Жан, аппетит! – Он гладит меня по голове и ерошит мне волосы, и я стряхиваю его ладонь с головы, не переставая жевать.
– Хочешь кусочек?
– Нет-нет. В том-то и штука, что не хочу.
И я доедаю бутерброд за пару кварталов до дома, так и не понимая, зачем дедушке такой аппетит, как у меня, если он сам говорит, что, когда он был маленький, ему все время хотелось есть.
Одна вещь
Как-то раз родители зашли ко мне в комнату, когда я делал домашнее задание, и поглядели на меня с таким видом, будто намеревались сообщить нечто чрезвычайно важное. Они присели ко мне на кровать.
– Иди-ка сюда, Жан, сынок, садись в серединку.
– Мы с папой должны сказать тебе одну вещь.
– Кое-что хорошее.
При этом у них был такой вид, что я решил, что ничего хорошего ждать не следует.
– Дедушка Жоан и бабушка Катерина в следующем месяце переедут жить к нам.
Я затаил дыхание, надеясь, что вот-вот они улыбнутся, но этого не произошло. Мне казалось, что это такая хорошая новость, что впору как минимум кричать «ура» и обниматься. Бабушка с дедушкой у нас дома, это же как поехать к ним летом на каникулы, только наоборот.
– А можно, я порадуюсь?
– Конечно, сынок.
– А вы почему не рады?
– Нам еще нужно время, чтобы привыкнуть к большим переменам, – сказал папа, крепко держа маму за руку.
Когда они ушли, я доделал домашнее задание по английскому языку каким-то чужим почерком: все буквы «А» и «О» съежились и сникли.
У дедушки с бабушкой
На следующий день у меня была куча вопросов про большие перемены, но мне почему-то не хотелось задавать их маме. И я решил подождать до тех пор, пока мы с папой не останемся наедине.
– Но ведь мы все равно будем проводить каждое лето в Вилаверде, как и раньше, правда?
– Посмотрим.
– «Посмотрим» значит, что не будем, правда?
– Скорее всего…
– Папа!
– Я думаю, не будем, Жан, сынок.
Когда мне говорят: «Жан, сынок», я всегда замираю и замолкаю на полуслове. «Жан, сынок» – это сигнал тревоги, это значит, хватит, доигрались. Мне еще никогда не доводилось ослушаться этого «Жан, сынок».