Монета .—Монета. Дельцы с портфелем, биржа, нищие сидят на тротуарах. Все.
Спичечная коробка. — Спичечная фабрика, рабочие, фабричная контора. Все.
Две особенности мы видим у реинтегрирующего типа:
1) обычно он видит целую сцену, а не отдельные предметы;
2) столь же обычно сцена не трансформируется дальше, но держится устойчиво некоторое время, частично пополняясь, а затем обрывается.
Может быть, правильнее было бы говорить и здесь не так о типах, как о тенденциях: у одних испытуемых больше выступает тенденция к трансформации образов, у других — к реинтеграции. Но даже самый яркий наш реинтегрирующий испытуемый в ряде опытов давал ряд трансформирующихся образов, совершенно как и трансформирующий тип, у представителей которого в свою очередь имели место явления реинтеграции. У меня получалось впечатление, что испытуемые трансформирующего типа «отдавались» течению своих образов, которые были типично зрительными, тогда как испытуемые реинтегрирующего типа до известной степени «вызывали» свои образы, в которых иногда, кроме зрительных элементов, были и иные.
Учение о типах, и до сегодняшнего дня еще не потерявшее своей популярности, приводит нередко к неправильным представлениям: «тип» понимается метафизически как нечто застывшее, раз навсегда определенное, и как не имеющее ничего общего с другими типами, отделенное от них непроходимой бездной. На самом же деле так, как только что было сказано, трансформация и реинтеграция образов имеют место у каждого, но у одного в большей степени выступает одно, а у другого — другое, причем — и это еще важнее — даже у одного и того же субъекта в одних случаях преобладает трансформация, а в других — реинтеграция. Есть опасность, что, за увлечением типологией, притом метафизически понимаемой, рискует остаться в тени тот факт, что здесь, собственно говоря, дело в двух различных, хотя очень родственных функциях — памяти и воображении.
6. Репродукция и фантазирование.
В истории психологии вопрос об отношении между памятью и воображением решался весьма по-различному, начиная с крайнего сближения, почти отождествления их (например, у Плотина) и кончая чуть ли не полным разрывом между ними (например, у Уотсона). В этом разногласии большую роль играло неодинаковое понимание памяти и воображения различными исследователями.
Под памятью можно понимать память-привычку, память чувств, образную память и память-рассказ. В свою очередь воображение можно понимать как вообще оперирование образами, как продукцию новых образов, как комбинаторную способность и как творчество. Необходимо всегда уточнять, о какой памяти и каком воображении идет речь.
Данная глава посвящена образам, и если под воображением понимать вообще оперирование образами, то вся эта глава может быть озаглавлена как глава о воображении.
Образная память является лишь одним из видов воображения, точнее, одним из моментов в развитии его.
В сущности, из вышеразобранных двух явлений — трансформации и реинтеграции — под понятие памяти подходит только реинтеграция. Реинтеграция может быть подведена под воспоминание как восстановительный процесс. Как ни парадоксально, можно сказать, в известном смысле, что в трансформации нет работы памяти, так как в этом случае образ персеверирует, правда, не как нечто мертвое, застывшее, но изменяясь. Тем не менее, в этом неметафизическом смысле он все же персеверирует, и потому нет нужды его восстанавливать. Восстановление имеет место только при реинтеграции.
Но именно с реинтеграции и начинается дело, так как и при трансформации исходный образ обязан своим происхождением реинтеграции, восстановлению. Воспоминание образов, картин есть полное или частичное, ясное или неясное восстановление этих образов. Воспоминание образов, в сущности говоря, всегда ситуационное, всегда, даже если оно частичное, в этой части пусть неясное, целостное.
Если так, то можно сказать, что в процессе течения образов дело начинается с реинтеграции — воспоминания. Именно воспоминание — первый момент работы воображения, понимаемого широко как оперирование образами. Образ реального впечатления, отражение объективной действительности, пусть неполное и смутное,— вот с восстановления чего начинается работа этого воображения.
Этот момент еще настолько прост, настолько, если можно так выразиться, элементарен в физиологическом отношении, что от психологии почти ускользает соответствующий процесс. Все испытуемые при расспросе их в таких случаях говорят: «просто вспомнил», «не могу сказать, как», «вспомнил — и все», «постарался и вспомнил» и т. п. Психологу, пожалуй, остается лишь назвать этот процесс сравнительно непосредственным с психологической точки зрения: он происходит, если можно так выразиться, чисто физиологически, без заметного участия психологических процессов.
Но это — только момент. Происходящая дальше трансформация, совершающееся дальнейшее изменение репродуцированного образа — уже ярко психологический процесс. Этот процесс и есть то, что обычно в жизни называют воображением, для точности прибавим, зрительным воображением. Что это действительно так, видно из того, что, когда я читал описание опытов с N. N. ряду лиц, незнакомых со специальной психологической терминологией, и спрашивал затем, что, по их мнению, делала N. N., они все отвечали мне: «Фантазировала». Следуя обычному словоупотреблению, назовем и мы этот процесс фантазированием.
С другой стороны, чтобы не оперировать в данном случае имеющим много значений термином «память», применим более точный термин — «репродукция». Можно сказать, что сущность репродукции (в области образной памяти) составляет реинтеграция, а сущность фантазирования — трансформация.
Но трансформируется уже репродуцированный образ. В наших опытах ясно обнаружилось, что реинтеграция обычно выступает на сцену тогда, когда трансформация замирает, а трансформирующийся образ, как таковой, сильно отходит от прототипа и даже, как таковой, темнеет, становится менее видным. Фантазирование следует за репродукцией, являясь следующим моментом. Таким образом, окончательный вывод можно формулировать так: реинтеграция и трансформация, репродукция и фантазирование — два последовательных момента в развитии воображения.
7. Течение образов в дремотном состоянии.
Наши опыты показали, что основными условиями, благоприятствующими течению образов, являются неподвижность и отсутствие напряжения. В дремоте и сне эти условия максимально налицо. Поэтому в повседневной жизни образы выступают на первый план именно в этих состояниях.
Но для возникновения образов необходимы доступность субъекта, действие раздражителя и, следовательно, необходим некоторый, хотя бы очень невысокий, уровень бодрствования, также, ясно, необходима некоторая степень сознания (у него) для репродукции и течения образов. Поэтому, конечно, глубокий сон лишен их. Но с другой стороны, им не благоприятствуют, как только что сказано, и подвижность, а также сильное напряжение и возбуждение. Вот почему при очень легкой дремоте образы кратковременны (иногда почти мгновенны) и редко образуют длинный ряд образов.
Многочисленные работы об образах во время дремоты сравнительно хорошо обнаруживают связь между возникновением образа и соответствующим стимулом: чаще всего виденным перед самой дремотой предметом, услышанным сквозь дремоту звуком, давлением, своей мыслью или даже полупроизнесенной фразой или словом и т. д. Этот образ может быть довольно верным отражением, но чаще он — искаженное отражение ее. Так как все это неоднократно описывалось, а с другой стороны, имеет отношение скорее к теме «Память (воображение) и восприятие», чем к теме этой книги «Память и мышление», то на этом не будем останавливаться. Несравненно реже в работах об образах во время дремоты исследовалось течение этих образов, вероятно, потому, что эти образы, как выше указывалось, редко образуют длинный ряд образов, чаще всего почти сразу обрываясь, а не развиваясь дальше. Из известных мне авторов больше всего на этом останавливался Лерой,[ 67 ] а из ранних исследований Хервей де Сан-Дени[ 68 ]. Один из многих примеров, приведенных последним, может послужить иллюстрацией: «В середине поля, охватываемого моим внутренним взглядом, вырисовывается горка зеленого цвета. Я постепенно различаю, что это — куча листьев. Она кипит, как извергающий вулкан, она быстро растет, ширится посредством движущихся зон, выбрасываемых ею. Красные цветы в свою очередь выходят из кратера, образуя огромный букет. Движение останавливается, все очень ясно один момент, а затем все исчезает» (с. 123). Здесь совершенно ясная трансформация формы и цвета (зеленый холм — куча листьев — букет красных цветов), осложняемая мультипликацией (выбрасываемые холмом зеленые зоны, красные цветы, огромный букет красных цветов). Не составило бы никакого труда, но только заняло бы без нужды много места приводить большое количество аналогичных других примеров, развивающихся сложных рядов образов во время дремоты, т. е. таких, которые, по общепринятому мнению, уже приближаются к сновидениям. Ограничусь поэтому только еще одним примером [из этого же сочинения]: «Из первых силуэтов, появившихся мне (в гипнагогическом состоянии), я вспомнил в первую очередь нечто вроде поставленного прямо пучка стрел, который потом развергся и образовал одну из тех длинных корзин, в которых сушат белье в банях. Из-за прутьев ивы показывались белые салфетки. Вскоре прутья ивы стали являться нагромождающимися, кривящимися, наконец, трансформирующимися в зеленеющий кустарник, в середине которого раскинулось ветвистое дерево. Белая собака (явная метаморфоза салфетки) возилась по другую сторону кустарника, в то время как раненая птица валялась у моих ног в газоне. Когда собаке удалось пробраться сквозь кусты, я прогнал ее ударом палки в то время, как я проснулся» (с. 257). Объяснение этого сложного ряда образов в общем уже не представляет полной загадки. Первичный образ пучка стрел, возникший в результате действия неизвестного нам раздражения, трансформируется в корзину для белья, причем реинтегрируется и само белье (салфетки). Дальше происходит трансформация прутьев ивы в кустарник, а салфетки — в белую собаку.