Пользуясь обширным лингвистическим материалом, автор приходит к заключению, что речь развивалась из труда, и первоначально говорящий был скорее репродуцирующим действие или показывающим актером, а слушатель скорее видел подобную речь. Речь вначале была лишь придатком к подобному репродуцирующему действию, но постепенно она заменяла его, становясь как бы словесной репродукцией, словесным отражением. Анализируя примитивные рассказы по стилю, а также лингвистически, автор выявляет огромное значение репродукции и повторения в этих рассказах. Он приходит к заключению, что вначале вербальная память была репродукцией.
Но такой вербальная память была только вначале. Автор считает значение опытов Эббингауза очень ограниченным и маложизненным (репродукция бессмысленных звуков). Менее всего подобные опыты могут дать законы репродукции представлений. Так как эти мнимые законы формулируются на основании опытов с репродукцией бессмысленных звуков и т. п. и в терминах ассоциационизма, они не соответствуют действительности. Автор доказывает это, экспериментально выясняя сущность вербального запоминания. Сущность его — запечатлевание вербальных навыков, в легких случаях — однократное, в трудных — повторное. Автор критикует выводы Торндайка относительно значения повторения. Вербальная память — повышенная возбудимость запечатленных вербальных навыков. От нее надо отличать рассказ об имеющихся образах (образная память плюс рассказ по образам). Экспериментально показывается, в чем разница рассказа по репродуцированным образам от вербальной репродукции наглядно воспринятого. Вербальная репродукция наглядно воспринятого имеет тенденцию к сжатости, краткости, последовательности и сравнительной стойкости. Вербальная репродукция словесного материала, поскольку в ней не фигурирует вышеописанная деградация памяти, сводится к опусканию непривычного и репродукции привычного или теми или иными способами превращенного в привычное. Так как вербальная память благодаря языку существует для других и сильно питается из речевого общения, то развитие вербальной памяти, этой специфически человеческой памяти, социально обусловлено. Под действием социальных влияний вербальная репродукция все больше и больше стремится быть верной и краткой, т. е. репродуцировать существенное. Но память, репродуцирующая только существенное, уже соприкасается с мышлением. Глава о вербальной памяти заканчивается разбором взглядов тех авторов (Жане, Выготский, Бартлетт), которые относят проблему памяти к социальной психологии. Соглашаясь в этом с ними, автор считает, что человеческая память имеет историю, определяемую общей историей человечества, и пытается установить основные этапы истории человеческой памяти.
Вербальная память как репродукция существенного теснейшим образом соприкасается с мышлением. Но проблема «память и мышление» затемняется теми исследователями, которые отрывают мышление от речи. Автор считает, что возможна речь (автоматическая) без мышления, но менее возможно мышление (логическое) без речи. Генетические корни речи и мышления общи. Этот общий корень — труд: и речь, и мышление развились из труда. Первоначальная речь быласкорее действием. Первоначальные интеллектуальные операции были действиями, и лишь постепенно действитель ное действие заменялось мысленным: действительное разбивание — мысленным анализом, действительное действие сложения — мысленным сложением.
Разбирая проблему «мышление и речь», нельзя, конечно, обойти проблему внутренней речи. Автор считает неправильным искать начало ее в метаморфозе громкой речи говорящего. Более вероятно выводить начало внутренней речи из общения слушателей с говорящим. То обстоятельство, что внутренняя речь больше всего страдает при сенсорной, а не моторной афазии, и эксперимент, демонстрирующий невозможность во время внимательного слушания говорящего внутренней речи, иной, кроме повторения, подтверждают это предположение. Отсюда вывод, что внешняя и внутренняя речь развивались одновременно, как одновременно развивались и речь и мышление в процессе социального общения, производственных отношений. Выросший на необитаемом острове Адам не говорил бы и не рассуждал бы.
Речь — та область, где память и мышление теснейшим образом соприкасаются настолько, что подчас трудно решить, что в речи принадлежит памяти, а что — мышлению: то и дело одно переходит в другое. Автор на основании лингвйстического материала доказывает, что самые ранние слова имели чрезвычайно общее значение, и потому уже с самого начала слово было подходящим средством для мышления в понятиях. Но именно с образования понятий начинает свою деятельность мышление, и автор полемизирует с теми, кто считает первичной деятельностью мышления суждение. Он подчеркивает роль памяти в образовании общих понятий, предостерегая, однако, от переоценки этой роли. Память играет только некоторую роль в этом вместе с рядом других функций, притом скорее на ранних стадиях образования понятий, когда они еще логически несовершенны. Тем самым подчеркивается качественное своеобразие мышления. Точно так же, анализируя начатки рассуждающего мышления, умозаключения, автор на основании экспериментального исследования развития умозаключений у детей выясняет роль памяти в образовании суждений по аналогии, а также в развитии предположений — проблематических суждений и гипотез, становящихся возможными лишь на известном уровне развития памяти. Но он же указывает, как мышление посредством действия или эксперимента идет дальше памяти, тем самым снова подчеркивая качественное своеобразие мышления даже на этих самых ранних этапах рассуждения и теснейшую связь мышления с действием. Мышление — высшая, притом новая, стадия развития интеллекта, опирающаяся на память, но в то же время качественно отличная от нее. Предостерегая от полного отождествления внутренней речи и мышления, автор на основании данных самонаблюдения устанавливает, с одной стороны, место во внутренней речи воображения и памяти, а с другой — что во внутренней речи мышление нередко существует в неразвитом виде. Только в тех случаях, когда внутренняя речь и «мышление про себя» являются подготовкой к социальной речи и к деятельности в обществе, например участию в общественно производительном труде, они начинают интенсивней развиваться. Но в своем вполне развитом виде как логически рассуждающее и доказывающее мышление выступает в социальной речи — устной и особенно в письменной.
Достигшее известной ступени развития мышление начинает в свою очередь воздействовать на память. Основываясь на экспериментальных данных и полемизируя с некоторыми теориями, относящимися к проблемам забывания и логической памяти, автор показывает, как на высшей стадии развития памяти, при достаточно развитом мышлении, происходит запоминание и припоминание при помощи понятий (так называемая логическая память) и как таким образом запоминаемый материал становится мыслями запоминающего субъекта.
В заключение дается объяснение с точки зрения развиваемых в книге положений некоторым психопатологическим явлениям. Именно показывается, как по мере деградации интеллекта начинает выступать порой взамен мышления или даже вопреки ему память, начиная с высших форм ее и кончая воображением, аффективной гипермнезией и привычными автоматическими движениями, при одновременном ослаблении высших форм памяти. С этой точки зрения разбираются некоторые явления навязчивых или переоцененных идей, бреда, фобий, галлюцинаций, автоматизма и т. д.
Развиваемая автором генетическая теория памяти позволяет без особого труда связать ее с популярным в неврологии учением о генетически различных нервных уровнях, начиная с подкоркового и идя дальше к большим полушариям — их ольфакторным, оптическим и речевым уровням.
1935 г.
Серия «Психология-классика»
П. П. Блонский Память и мышление
Главный редактор В. Усманов
Зав. психологической редакцией А.Зайцев
Зам. зав. психологической редакцией В. Попов
Руководитель проекта М. Корнилова
Ведущий редактор Н. Марченкова
Корректоры С. Щевякова
Верстка М. Петров
ББК 88.351.2+88.351.31 УДК 159.9953+159.955 Блонский П. П. Б70 Память и мышление. - СПб.: Питер, 2001.