Жакоб покинул Париж на следующий день. Он знал, что ему повезло. Связи Бреннера помогли выбраться из тюрьмы, но во второй раз этот номер не пройдет. Жардин крыл себя последними словами. Что ему стоило зайти к Софи чуть раньше! Зачем он бросился на гестаповца? Если бы не его импульсивность, возможно, Софи и ее детей еще удалось бы выручить. И в то же время Жакоб понимал, что его поступок мало что изменил. Гонения на евреев становились все более жестокими, распространялись все шире и шире.
Очутившись в Гренобле, у принцессы Матильды, Жакоб продолжал клокотать от бессильной ярости. Когда он закончил свой рассказ, Матильда сказала:
– Мы должны продолжать то, что делаем. И наш день наступит. Пока же мы с тобой помогаем несчастным испуганным детям.
Она грустно покачала головой и погладила Жакоба по руке, стараясь передать ему частицу своего тепла.
Он припал к ней так, словно от этого зависела его жизнь, словно в ее объятиях можно было забыть о страданиях и муках, заговорах и хитроумных планах, фальшивых именах и постоянной неудовлетворенности собой, о неизменной близости смерти. Они провели ночь вместе, занимаясь любовью медленно и обстоятельно, как старые, добрые друзья. Сон был глубоким и спокойным, словно мирная пауза в вихре военных невзгод.
Теперь, четыре месяца спустя, глядя друг на друга, Жакоб и Матильда вспоминали предыдущую встречу. То был миг, украденный у жизни. Миг, которому не суждено повториться. На сей раз у Жакоба было очень мало времени – его ожидали еще две важные встречи в горах, назначенные на тот же вечер. Матильда достала из чемодана деньги, которые надо было передать проводникам, ведущим беглецов опасными горными тропами. С каждым разом проводники требовали за свои услуги все больше и больше. Потом Матильда и Жакоб молча обнялись, и он исчез в морозной ночи.
Два дня спустя доктор Дерэн вновь прибыл в лагерь Шамбаррен на рутинную проверку. Еще у ворот стало ясно, что в лагере произошло ЧП. Охранников стало гораздо больше, и врача повели не в лазарет, а к коменданту, предварительно обыскав одежду и саквояж. Жакоб прекрасно понял, в чем дело. Под маской растерянно-вялого простофили он скрывал нервное возбуждение. Судя по всему, побег состоялся. Оставалось надеяться, что он увенчался успехом. Во всяком случае, охрана лагеря увеличилась по меньшей мере втрое.
Глядя на вывернутый наизнанку саквояж доктора, комендант недовольно скривился.
– Доктор Дерэн, после вашего последнего визита в лазарет оттуда сбежали двое заключенных. Что вам об этом известно?
Пухлое лицо коменданта приняло угрожающее выражение. Он прощупал своими толстыми пальцами стенки саквояжа и отшвырнул его в угол.
Жакоб изобразил на лице изумление и с опаской поглядел на офицера.
– Кому, мне? Я ничего об этом не знаю. Какое кошмарное происшествие. Очень вам сочувствую, господин комендант.
Он съежился в своем мешковатом костюме. Потом похлопал глазами, глядя на коменданта через толстые очки.
– Господин комендант, неужели вы думаете, что такой человек, как я, вернулся бы в лагерь, если был бы причастен к побегу?
На губах доктора Дерэна появилась заискивающая улыбка.
Комендант вперился в него свирепым взглядом, потом буркнул:
– Пусть занимается своими обязанностями.
Теперь каждый шаг Жакоба был под наблюдением охранников. Шаркающей походкой доктор Дерэн направился в лазарет и произвел обычный осмотр. Канадцев на месте не было. Ответная услуга Жану Болье была оказана.
После лагеря врач кружным путем направился в университет. Там он заглянул в гардероб, взял чемоданчик и проследовал на вокзал. Поезд на Тулузу прибыл вовремя. Жакоб сел в третий вагон, а незадолго до первой остановки заковылял в туалет. Там он скинул нелепый наряд доктора Дерэна и переоделся в ладно скроенный костюм. Стер с волос помаду, вернул им естественный вид. Сменил нелепые очки с толстыми стеклами на свои обычные, в роговой оправе. Документы Дерэна убрал в потайное отделение, достал оттуда удостоверение Леметра. В довершение маскарада надел мягкую серую шляпу. Когда поезд остановился на станции, Жакоб вышел вместе с другими пассажирами на перрон и поднялся в следующий вагон, двигаясь быстрой и решительной походкой делового человека.
Усевшись в кресло и вытащив из кармана старый медицинский журнал, Жардин подумал, что война научила его очень многому. И не только его. Во многих людях обнаружились способности и таланты, которые в мирное время оставались невостребованными. Жакоба поражало, сколько в его товарищах выдержки, верности, мужества, как быстро единомышленники научились понимать друг друга с полуслова. Люди, встречающиеся впервые, чувствовали и вели себя так, словно давно дружат. И еще война пробудила в душе каждого поразительный дар жить в настоящем времени, данной минутой и не задумываться о будущем, о послевоенной поре, которая воспринималась примерно так же, как в обычной жизни сладостное загробное существование. Жардина поражала хитрость и предприимчивость, которые проявлял человек, оказавшийся в экстремальной ситуации. До войны подобный оборонительный инстинкт Жакоб наблюдал только у своих пациентов, проявлявших исключительную изобретательность и находчивость, с помощью которых больные умудрялись сохранять внутреннюю логику своего психического заболевания. Теперь же эту патологическую находчивость проявляли все и каждый. И многим удавалось выбраться живыми из безвыходной ситуации, уцелеть в головоломной игре в прятки, в опаснейших акциях, где требовались невероятная ловкость и точнейший расчет. Режим оккупации будил в людях богатейшую находчивость.
Но, кроме фантазеров и смельчаков, у нас развелось и множество предателей, мрачно подумал Жакоб. Впредь нужно быть более осторожным.
«Стоглазая Надин», кислолицая невестка хозяйки «Отель дю Миди», ненавидела проклятую певицу всей душой – какое бы имя та ни носила: Латур, Ковальская или Жардин. С чего бы порядочной женщине менять имена, если ей нечего скрывать?
Во-первых, Надин не нравилось, как Сильви выглядит – как рассыпает по плечам свою белокурую гриву, как затягивается в чрезмерно облегающие платья, как горделиво шествует по отелю, словно он ей принадлежит. А ведь на самом деле гостиницей владела свекровь Надин, и со временем хозяйкой здесь станет она сама. Еще больше Надин раздражало то, как к певичке липнут все мужчины, включая ее собственного, недавно вернувшегося мужа Альбера. Стоило этой особе появиться в зале, как все они буквально пожирали ее глазами.
Итак, начиналось все с обычной неприязни. Но вскоре она переросла в настоящую манию. Надин засыпа́ла с именем Сильви на устах, видела ее во сне, просыпалась и сразу начинала думать про ненавистную певичку. Каждый день непременно происходило что-нибудь такое, что подливало масла в огонь.
Вскоре Надин стало казаться, будто Сильви повинна во всех несчастьях.
С течением месяцев черная зависть – а именно к этой категории следовало отнести эмоции Надин – приобрела налет добродетельного негодования. Рассудок услужливо помог превратить Сильви во врага общества. Для Надин певица стала символом всего, что угрожало нравственным устоям Франции: семейному очагу, родине, церкви. Сильви, дочь распущенной столицы, жители которой не имели понятия о морали и патриотизме, представляла собой страшную угрозу для порядочных людей.
С первых же дней Надин, брезгливо поджимая тонкие губки, говорила свекрови: