– Ничего, с последней встречи тоже прошло немало времени, – парировала она.
Жакоб пожал плечами, глаза его погрустнели.
– Я надеялся…
– Куда ты собрался? – перебила его Сильви.
– Я не могу тебе этого сказать.
– Ты будешь сражаться, да? А я должна торчать здесь? Чем же мне, по-твоему, заниматься? И как мне быть с маленьким Габриэлем, с Каролин? Что случилось с Йозефом Риттнером?
– Его вызволили из лагеря.
Жакоб хотел взять ее за руку, но Сильви снова отстранилась.
– Я хочу отправиться с тобой, – решительно заявила она. – Дай мне оружие, я тоже буду убивать.
– Ты же знаешь, Сильви, это невозможно.
– Почему? Другие женщины это делают.
Жакоб оставил ее реплику без внимания.
– О мальчике я позабочусь. Если тебе понадобится помощь, обращайся к Вассье.
– Ах, он обо всем позаботится – скажите, пожалуйста! – фыркнула Сильви. – Позаботься лучше о том, чтобы я отправилась с тобой. И еще, будь добр, позаботься, чтобы гнусная Надин сполна заплатила за все.
Взгляд Жакоба обжег ее огнем. Да, она права, думал он. Другие женщины сражаются. Но если в борьбе Сильви будет рядом, у него опустятся руки. Вдруг с ней что-нибудь случится? Жакоб распрямил плечи, лицо его посуровело.
– Вот, возьми. – Он вынул из кармана пальто толстую пачку денег. – Тебе это пригодится.
Сильви швырнула деньги ему в лицо.
– Я тебе не шлюха!
Снова пожав плечами, он повернулся и направился к двери.
Сильви проводила его взглядом. Ей казалось, она смотрит кадры замедленной съемки: его спина, руки, пальцы – все крупным планом.
– Жакоб, – тихо позвала она. – Жакоб.
Он обернулся.
Она подбежала к нему, поцеловала горячими губами.
– Береги себя.
– Ты тоже.
Он погладил ее по волосам, и они искательно посмотрели друг другу в глаза.
Но Сильви была слишком горда, чтобы попросить его остаться.
На следующий день она приняла предложение выступать в отеле «Провансаль» – элегантной гостинице, которая стояла на скале по ту сторону бухты. Было решено, что Каролин и Габриэль останутся под присмотром старого Вассье. Сильви готовилась начать свою собственную войну – без Жакоба, одна.
Каролин по-прежнему пребывала в тупом оцепенении. Как Сильви ни билась, ей не удавалось вывести подругу из ступора. Не помогали ни упреки, ни утешения, ни разговоры о счастливом времени, которое наступит после войны. Зато Каролин заключила безмолвный союз с маленьким Габриэлем, они во всем действовали заодно, без слов помогали друг другу. Это единение двух жертв, думала Сильви, и сердце ее разрывалось от жалости.
Договорившись о работе в отеле «Провансаль», Сильви сказала подруге:
– Теперь ты отвечаешь за Габриэля. Я снова начинаю работать.
Каролин ничего не ответила.
Внезапно это упорное молчание вывело Сильви из себя. Она больше не могла мириться с ощущением собственной беспомощности и никчемности.
– Не ты одна потеряла ребенка! – выпалила она.
Каролин вздрогнула, но по-прежнему рта не раскрыла.
Гнев Сильви исчез так же быстро, как и возник. Она стремительно пересекла комнату и обняла подругу за плечи:
– Скоро закончится война, вернется Йозеф, и вы родите себе другого ребенка.
Она повторяла эти слова уже в тысячный раз.
Каролин прошептала:
– Лучше бы ты дала мне умереть. Я бы осталась со своей маленькой Катрин.
Она опустилась в потертое кресло и уставилась отсутствующим взглядом в пространство. До чего же она ненавидела свое лицо! Всякий раз, видя в зеркале эту уродливую, искаженную чувством вины физиономию, Каролин испытывала к ней жгучую ненависть. Это лицо было совсем не похоже на личико маленькой Катрин. Когда девочка умерла, она тоже уже была не похожа на себя. Малютка ни разу не пожаловалась – просто тихо увяла, как цветок. Два дня Каролин прижимала к себе безжизненное тельце, потом один из охранников вырвал у нее труп ребенка и унес.
Каролин перестала что-либо понимать в этой жизни. Все вокруг утратило смысл. Повседневное существование, лагерь, другие люди, смерть Катрин. Что все это значило? Почему она, Каролин, до сих пор жива? Разве такое возможно? У нее нет права оставаться в живых – без Катрин, без Йозефа. Каролин пыталась думать о Сильви, но чувствовала, что подруге она тоже не нужна. Она вообще больше никому не нужна.
– Ты не понимаешь, Сильви, – сказала она вполголоса, словно разговаривая сама с собой. – Я не хочу жить. Не хочу оставаться в живых в этом мире.
– Нет, хочешь, – упрямо возразила Сильви. – Йозеф вернется. Жакоб сказал, что его спасли из лагеря. У вас будет другой ребенок, и все образуется.
Каролин затрепетала. Йозеф никогда не простит ей смерть дочери. Она вспомнила полицейских, грубо оттолкнувших ее от Йозефа и швырнувших ей на руки Катрин. Под их ударами Йозеф упал на пол, а в глазах жандармов зажегся огонек садистского удовольствия. Как она тогда кричала, как плакала! Внезапно Каролин почувствовала, что ненавидит этих зверей не меньше, чем ненавидит саму себя.
Она обернулась к Сильви и наконец стала прислушиваться к тому, что та говорит.
– Сейчас не время философствовать, – энергично убеждала ее Сильви. – Сейчас время действовать. Мы с тобой отомстим. Подлая предательница, из-за которой вас арестовали, из-за которой погибла маленькая Катрин, заплатит нам за все. И расплата будет ужасной.
Лицо Сильви исказилось гримасой ненависти. Каролин смутно вспомнила, что в прежние годы ей уже случалось видеть Сильви в подобном состоянии. Это было еще в монастырской школе, когда они, школьницы, замышляли какую-нибудь страшную месть против слишком строгой монахини-воспитательницы. Каролин выпрямилась. О какой это предательнице говорит Сильви? Возможно, та упоминала о ней и раньше, но Каролин не слушала – голос Сильви ее утомлял.
– Вот увидишь, – оживилась Сильви, поняв, что наконец-то завладела вниманием подруги. – Мы отомстим ей. И очень скоро. Я тебе обещаю. – Она крепко стиснула руку Каролин.
Впервые за все время та ответила на пожатие, и это зарядило Сильви еще большей энергией. Месть – вот что способно вернуть вкус к жизни, подумала она.
Сильви действовала обдуманно и осторожно. На сей раз не будет никакого риска. Один раз она уже недооценила «стоглазую Надин», такую ошибку повторять нельзя.
После того, как в Марсель вошли немецкие войска, город изменился. Улицы, еще недавно такие оживленные, обезлюдели. Прохожие избегали смотреть друг другу в глаза. Никому не хотелось встречаться взглядом с немецким солдатом в сером мундире, эсэсовцем в черной униформе или, еще хуже того, – с сотрудником ненавистной милиции, отличавшейся особой жестокостью. Лучше было никого вообще не видеть и самому оставаться невидимым.
Сильви свято следовала этому правилу, нарушая его лишь на сцене, где ее звезда сияла ярко, как никогда. В отель «Провансаль» ходила совсем иная публика, чем в «Отель дю Миди». Это были представители высших слоев общества, а после оккупации – немецкие офицеры и их французские приспешники. Сильви изменила стиль, изменила репертуар.
До войны, выступая в клубах, она очаровывала публику – соблазняла ее, приманивала, заряжала теплом. Теперь же ослепительная красота Сильви производила впечатление надменной неприступности. Сильви выучила несколько старых немецких песен, и в хриплом голосе, которым она выводила слова чужого языка, звучала холодная сексуальность. Сильви превратилась в бесстрастную гетеру, белокурую богиню, для которой обожание поклонников – повод для игры, и не больше. Немцы сходили по ней с ума. Ее заваливали подарками, приглашениями, записками. Сильви оставалась непреклонной. Особую настойчивость проявлял один молодой офицер гестапо. В его скуластом лице, глазах цвета стали – то жарких, то ледяных – было что-то, будившее в Сильви волнение. В перерывах между выступлениями она частенько подсаживалась за столик к обер-лейтенанту Вильгельму Берингу, и они разговаривали о поэзии, о музыке, о горных пейзажах. Но о чем бы ни заходила речь, Сильви чувствовала исходящую от гестаповца страсть, жгучую и манящую. Эта страсть притягивала ее, как магнит, и в то же время порождала в душе желание бросить вызов. Пока ей удавалось обходиться одной лишь эффектной игрой. Сильви нравилось, что в этом клубе она – объект желания всех мужчин.