Наступило молчание. Бату-хан сыто рыгнул отодвинул полуобъеденную баранью ногу. Пристально посмотрел на Сыбудая, но старый полководец не отвел своего единственного глаза, и тогда Бату-хан сказал:
— Знаю, Сыбудай, в твоих советах содержится истина. Но я сам хочу говорить с бывшим князем руссов, сам хочу смотреть в его глаза. Ты учил меня, Сыбудай, не доверять предателям. Тот, кто предал один раз, предаст снова. Уверен ли ты, что этот человек хочет помочь нам?
— Я никогда не доверял предателям и, действительно, учил тебя поступать так же. Но этого человека изгнали соплеменники, и он ненавидит их, месть за испытанные унижения руководит его поступками. Желание вернуть утраченную власть может далеко увести человека, это самое сильное, после жажды жизни, человеческое желание. Порой оно бывает даже сильнее. Этот вот презрел зов крови и обагрил руки кровью братьев своих. Тебе не должно быть дела до надежд князя Глеба, и все же ты поощряй его в них, пусть надеется вернуть себе власть из-под копыт твоего скакуна. Тогда он будет верно служить нашему делу. Исчезнет надобность в его услугах — ты стряхнешь его, как колючку с шерсти верблюда, и пойдешь дальше. Иной участи предатели не заслуживают.
— Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Бату-хан.
Сыбудай распорядился, и вскоре в шатре перед Бату-ханом появился бывший князь Рязанский — Глеб. Он склонился перед молодым монголом, — седеющий, с остатками былого величия на лице, человек, уже много лет кормящийся из рук хана Барчака, затем властителей городов, лежащих за Большой степью, а теперь вот услужающий в роли толмача и проводника в стане Бату-хана. Затаенная злоба, бессильный, глубоко запрятанный гнев к унижающим его хозяевам, жалкая угодливость и стремление не забывать о прошлом положении, страх раба и дерзость человека знатного происхождения — сложными были чувства, определявшие сейчас поступки этого изгоя.
— Ты можешь сесть и взять себе кусок мяса, — сказал Бату-хан, с любопытством всматриваясь в заросшее густой бородой лицо русса. — Садись, князь Глеб.
Глеб медленно опустился у ковра в стороне и немного позади Сыбудая, но к мясу не прикоснулся и застыл, глядя мимо Бату-хана, неестественно прямо держа спину. Эта прямая спина разгневала Бату-хана, и он был готов уже кликнуть верных своих нукеров, чтобы те прижали пятки дерзкого русса к его затылку, чтоб он, Бату-хан, насладился звуком хрустнувшего позвоночника. Молодой хан так бы и поступил, если б не было недавних слов Сыбудая.
Бату-хан подавил гнев, запрятал его, но для этого ему пришлось помолчать минуту-другую, и пока он молчал, в шатре сгустилась жуткая тишина.
— Мясо хорошее, князь Глеб, — укротив себя, решив поиграть в доброго повелителя, ласково и тихо сказал Бату-хан, — в моем шатре едят только хорошее мясо, князь Глеб.
Глеб вздрогнул. Он с ужасом понял вдруг, что только чудом избежал смерти, едва не переиграл в жалких потугах оставаться независимым здесь, в шатре человека, не знающего пощады ни к врагам, ни к друзьям. Глеб почувствовал, как по спине ползут капли холодного пота, низко склонился и задрожавшей рукой потянул к себе кусок мяса с ханского ковра.
Бату-хан вздохнул, встретился глазами с Сыбудаем, увидел, как старик улыбается единственным глазом, и перевел взгляд на Глеба.
— Мой верный и храбрый Сыбудай сообщил, что ты рассказывал ему про страшные земли руссов, где не может пройти ни пеший, ни конный. Так ли это? — спросил Бату-хан.
Глеб с усилием проглотил, не прожевав до конца, кусок мяса, и поднял глаза на Бату-хана. Бату-хан поощряюще кивнул Глебу.
— Да, Повелитель Вселенной. В русской земле чем дальше от границ поля забирать в полуночную часть окаема, тем чаще встречаются такие места. Они идут там, где есть лес, а лес на Руси повсюду. Особенно страшны мшары, так мы эти места называем, между Рязанью и Владимиром, в лесной стороне, где живут народы мурома и мещера. Летом все пути там исчезают вовсе, только водою можно пробираться к чащобе, но твое войско, Бату-хан, к водной дороге непривычное…