К вопросу о бессмертии
Монах корпел в уединенной кельеНад перечнем минующих минут.Ночами, словно мать над колыбелью,Он пестовал свой бесконечный труд.
А светский франт раскованность бездельяКоварным рифмам отдавал на суд,Не связанный тщеславием и целью,Слова сплетал он, как венки плетут.
Перебирая, словно четки, даты,Мы узнаем, что жил монах когда-то,Что келью заменил ему архив.
А вертопраха ветреное слово,Как старое вино, волнует снова:Он современник, он поныне жив!
Королева
Люди, люди… Мы делим сдуруБесконечный путь на отрезки.Четвертуем литературуС важным видом, по-королевски.
Но судьбой, то гневной, то странной,Мы нащупываем мерило:Я сама с королевой АннойВ тесной комнатке говорила.
Всех веков и времен поэтыСоставляют ее державу.Страх презрела она и наветы,Долгий путь и вечную славу.
Память сердца, как навык детства —То паденье, то восхожденье…Не воюет ее королевство,Но выигрывает сраженья.
Справа бьют, подражают слева…О, великая сила слова…Не лежит моя королеваПод крестом своим в Комарово,
А в пространстве четырехмерномСнова строчки она находит.К ней опять по ночам, наверно,Сероглазый король приходит.
«Зачем нам тень Булгакова тревожить…»
Зачем нам тень Булгакова тревожить,Цветаеву провозглашать святой?..Их было столько, кто прошел сквозь стройДоносов и шпицрутенов острожных.
Центральный государственный архивРазительно похож на колумбарий.Здесь боги спят. Но каждый бог, как парий,Почил, оставить имя позабыв.
Они зовут, но мы не слышим их,Не видим звездных душ протуберанцы…А Пастернак и Мандельштам – посланцыСтраны теней на празднике живых.
«И полыхнула в полдуши догадка…»
И полыхнула в полдуши догадка,Вполсилы, вполнакала, в полстроки.О логика! Холодная печатка,Пустое повторение руки.
Ты смотришь, но твои глазницы пусты,Как будто в дом покинутый стучусь.Поэзия! Высокое искусство,Бессмертная подделка смертных чувств.
И ты легко переступаешь черезМир, сданный на хранение стихам,И не болит искусственная челюсть,Положенная вечером в стакан.
А я, не став беспомощней и злее,Вновь безымянно растворюсь в толпе.Не удивляйся! Я тебя жалею:Еще страдать в бессмертии тебе.
Там, в вечности, такая ностальгия,Что отомрет спасительная ложь,И хоть давно распалась на стихи я,Ты бронзовые губы разомкнешь.
И позовешь, и назовешь впервыеТо имя, что мучительно скрывал,И, как морщины, трещины кривыеПокроют потрясенный пьедестал.
Но прошлое, как это имя, кратко,А вечность благодатна для тоски…Во времени забытая перчаткаТеряет очертания руки.
Триптих
I
Прошедшее горе – не горе.Уходит, как дым из трубы.Но сухо и холодно в горлеОт речи обычной судьбы.
И если прочувствовать строго —Елабуга – в центре земли.Петляла, петляла дорогаДо самой пеньковой петли.
Но все одинаковы раны,И все равноценны слова,И все забывается равно —Елабуга или Москва.
Марина, Марина… Мария…Созвучны в любви имена,И славы пустой истерия,И жизни простой тишина.
Сидит вдохновения филинНа черном, сгоревшем суку.Ах, сколько же горьких извилинВ твоем изболевшем мозгу!
А память спокойна.Но в полночь,Лишь стрелки часов совпадут,На помощь, на помощь, на помощьЗабытые мощи зовут.
И ты встрепенешься в надежде…Но мертвые очи – в пыли.Как прежде, как прежде, как прежде,Елабуга в центре земли.
II
Холм из цветов. А посредине гроб.И кто-то глаз с покойницы не сводит.И на ее разгладившийся лобПоследнее спокойствие нисходит.
А для кого-то горе – не беда,Пока еще не ягоды – цветочки…И капает соленая водаВ подставленные вовремя платочки.
Оплачен щедро медный голос труб,Литавры сердце рвут в привычном ритме.Ведь похороны – это тоже труд,Искусство даже, что ни говорите.
На кладбище промерзшая земля,Ее упорство ломик рвет неловко,У края ямы, душу веселя,До времени скучает поллитровка.